Он снова стучит в дверь кондуктора. Пока мы ждем, он протягивает назад свою грязноватую руку с обгрызенными ногтями:
– Готовы?
Я беру его за руку.
– Готова, – отвечаю я.
Тогда: Мэл
Когда я во второй раз услышала, как кто-то ходит по дому ночью, я позвонила в полицию.
Полицейский на другом конце провода разговаривал со мной вежливо, но абсолютно равнодушно, особенно когда выяснил, что мы с мужем некоторое время назад решили разойтись и стали жить раздельно.
– У него есть определенные права, – объяснил мне полицейский таким усталым голосом, как будто он сталкивался с подобными ситуациями уже много раз. – Если он является совладельцем дома, он имеет право в него приходить. Вы не можете его не пускать.
– Но я отнюдь не уверена, что это именно он, – сказала я.
– Вообще-то вы даже не имеете права менять замки без его ведома, если он все еще является совладельцем дома, – сказал полицейский, игнорируя мои слова. – Я имею в виду вашего мужа.
Но полиция все же прислала ко мне сотрудницу. Она посмотрела на мою дорогостоящую сигнализацию:
– С такой надежной сигнализацией вы вообще-то в полной безопасности, разве не так? Вы же напрямик соединены с местным полицейским участком.
Я обычно все время забывала включать эту «надежную сигнализацию». Мы установили ее только потому, что этого потребовали компании, в которых мы застраховали на большую сумму некоторые произведения Сида, а именно те, которые все еще находились в нашем доме, – а точнее, в мастерской, расположенной в дальнем конце сада и закрытой на засов и целых три висячих замка. Я никогда к ней даже и близко не подходила. Мне совсем не хотелось этого делать. А вот кому-то, наверное, могло захотеться туда заглянуть.
– А куда именно проник этот
– Я… – Сделав паузу, я задумалась. – Даже не знаю. Я просто… Кто-то бродил здесь ночью.
– Внутри дома? – нахмурилась она. Я заметила у нее большой промежуток между двумя передними верхними зубами. Такой большой, что через него можно протащить соломинку.
– Э-э… Не обязательно.
– Что вы имеете в виду?
– Может, и не внутри дома.
– А где же тогда? – Она подняла бровь.
– Возможно, в саду.
Она резко захлопнула свою записную книжку.
– Понятно. То есть у вас нет абсолютной уверенности в том, что к вам кто-то пробрался? Вы вообще-то никого в своем доме не видели, так?
– Я видела несколько дней назад, как кто-то шел по дорожке.
– Снаружи дома? В саду?
– Нет. – Я осознала, что говорю какую-то ерунду. – Перед домом.
– То есть никого не было ни внутри дома, ни в саду позади дома?
– Нет, не было. Но я абсолютно уверена, что кто-то…
– Миссис Смит. – Она подавила в себе вздох облегчения. – Если отсутствуют какие-либо явные следы противоправного проникновения и если вы никого не видели, то мы, в общем-то, ничего не можем сделать. Вы уверены, что это не шутки вашего воображения? – Она говорила доброжелательным, но менторским тоном. – Это слишком большой дом для того, чтобы жить в нем в одиночестве.
– Тут еще живет моя дочь.
Рыбок и кролика я упоминать не стала.
– Ага, ваша дочь. Я, кстати, заметила снаружи объявление «Продается».
– Да. – Я отвернулась от нее. Вообще-то я привыкла к тому, что вопросы задаю я. Такая уж у меня работа. И я ненавижу рассказывать что-либо о себе незнакомым людям. – Дом выставлен на продажу.
Наш дом. Наш первый дом как единой семьи. Он вообще-то не был очень большим, и мы могли бы купить что-то и получше, после того как Сид разбогател. Но мы приобрели этот дом после особенно тяжелого периода в семейной жизни, и он символизировал начало новой эпохи. Он был моей безопасной гаванью: четыре стены, защищающие меня от внешнего мира. Наше жилище.
– Распад брака – это тяжело. Вы, возможно, пребываете в состоянии легкого стресса.
О господи! Кто из нас психотерапевт: я или она?
