Лермонтов и христианство

быть ему неприятна, а мне может служить в пользу, но что если он не доволен этим моим объяснением, то когда я буду освобожден, и когда он возвратится, то я тогда буду вторично с ним стреляться, если он того желает. После того де Барант, ответив мне, «что он драться не желает, ибо совершенно удовлетворен моим объяснением», уехал» (И в самом деле, Барант при двух свидетелях отказался от своих претензий. Таким образом, Лермонтов поставил наглеца на место, напрямую не вызывая его на дуэль, а утверждая лишь готовность участвовать в поединке. – В. С.).

Всё выделенное в тексте сделано с умыслом. Этот «грех» я взял на себя из соображения сэкономить читателю время за размышлениями. Расставленные мною не в ущерб сути акценты выявляют малодушие Баранта, которое превосходит лишь спесь и трусость его. Ибо предлагать боевому офицеру оружие, которым тот практически не пользовался, недостойно даже и паркетного дворянина, коим де Барант, очевидно, был.

Лермонтов, напротив, ни словом не обмолвившись о «неувязке», смело принял выбранное противником оружие. Лермонтов, наверное, уважил бы де Баранта даже, если бы тот выбрал не шпагу, а более соответствующую его натуре мотыгу или плеть, которой поэт, конечно же, побрезговал бы.

Однако мелкодушие, по Лермонтову, «салонного Хлестакова» всё же уступало враждебности к поэту начальствующих лиц. Опять обратимся к Скабичевскому:

«Неизвестно, каким образом известие о тайном свидании двух соперников дошло до сведения начальства, но только это удовольствие личного объяснения стоило Лермонтову нового процесса, и его судили теперь за побег (!) из-под ареста обманом и за вторичный вызов на дуэль во время нахождения под арестом.

Военный суд, состоявшийся 5 апреля того же 1840 г., приговорил Лермонтова к лишению чинов и прав состояния. С этою сентенцией дело о Лермонтове шло по инстанциям. Генерал-аудиториат, выслушав доклад аудиториатского департамента по этому делу, составил следующее определение: «Подсудимый Лермонтов за свои поступки на основании законов подлежит лишению чинов и дворянского достоинства, с записанием в рядовые; но, принимая во внимание: а) то, что он, приняв вызов де Баранта, желал тем поддержать честь русского офицера; б) дуэль его не имела вредных последствий; в) выстрелив в сторону, он выказал тем похвальное великодушие и г) усердную его службу, засвидетельствованную начальством, генерал-аудиториат полагает: 1) Лермонтову, вменив в наказание содержание его под арестом с 10 марта, выдержать его еще под арестом в крепости на гауптвахте три месяца и потом выписать в один из армейских полков тем же чином; 2) поступки Столыпина и графа Браницкого передать рассмотрению гражданского суда; 3) капитан-лейтенанту гвардейского экипажа дежурному по караулу Эссену за допущение беспорядков на гауптвахте объявить замечание и 4) мичману Кригеру, бывшему также на карауле в арсенальной гауптвахте, в уважение молодых его лет, вменить в наказание содержание его под арестом».

Определение генерал-аудиториата являлось даже мягким сравнительно с требованиями начальствующих лиц. Смягчением приговора поэт был обязан великому князю Михаилу Павловичу, которому особенно понравилось, что молодой офицер вступился перед французом за честь русского воинства. Приговор был подан на Высочайшую конфирмацию.

Прочитав доклад о дуэли Лермонтова, Николай I своею рукою надписал на решении генерал-аудиториата: «Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк, тем же чином (что при переводе из элитной гвардии означало понижение в чине. – В. С.), поручика же Столыпина и графа Браницкого освободить от надлежащей ответственности, объявить первому, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным. В прочем быть по сему. Николай.

Санкт-Петербург 1840 г. апреля 13 дня».

На обертке написано рукою государя: «Исполнить сего же дня».

VII. Политика русских царей, давно уже озабоченных тем, чтобы не ударить лицом в грязь перед «мнением Европы», порой доходила до смешного.

Так, Павел I освобождает из Петропавловской крепости заклятого врага России Тадеуша Костюшко, посаженного ещё Екатериной II. При этом он выплачивает Костюшко генеральскую пенсию за пять лет – 60 тысяч рублей, карету, соболью шубу и шапку, меховые сапоги, столовое серебро и 12 тысяч рублей на дорогу! Таким образом, Павел, нанеся определённый ущерб государственной казне,[21] одним махом признался в отсутствии преемственности и принципов ведения внешней политики. Зато «отомстил» покойной матушке своей Екатерине II.

В то же время к своим полководцам и к армии в целом император не питал особой жалости. Не был исключением и великий Александр Суворов. Так, не разобравшись в политических интригах пока ещё имперской Европы, в которых России (в случае «дружбы» с ней или «по умолчанию»), как правило, отводилась наиболее рискованная, тяжёлая и ответственная работа, Павел принудил «Мечъ России» служить интересам Италии и Австрии, как чёрт ладана боявшихся революций. В радении о «братьях» переступив через самолюбие, Павел обратился к ввергнутому им в опалу прославленному полководцу: «Римский Император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италии. Моё дело на то согласиться, а Ваше – спасать их». При личной встрече с Суворовым Павел не упустил случая дать ему напутствие в стиле римских императоров: «Тебе спасать царей». Непобедимый полководец блистательно – в три месяца – справился с задачей. Но, разбив лучших маршалов Наполеона, Суворов так напугал европейских монархов, что они сочли за благо избавиться от него путём банального предательства. Но, в очередной раз удивив мир, Суворов в том же 1799 г. с победой и честью выходит из ловушки, которую расставил ему австрийский император в непроходимых ущельях швейцарских Альп.

Александр I продолжил монаршью традицию, начатую, вообще говоря, с «английских льгот» Ивана Грозного. В 1809 г. Александр учреждает Великое