В эпоху «Возрождения», т. е. с 1927 года в Париже всякий мало-мальски культурный эмигрант знал Бунина в лицо — ведь Бунин устраивал свои литературные чтения и постоянно бывал на всех литературных собраниях и в «Зеленой Лампе».
Его высокая стройная фигура, его гордый «бунинский» профиль был знаком всем и нужно было быть исключительно подслеповатой дурой, чтобы воскликнуть: «Какой он маленький!»
Далее, фраза: — Да, Рощин! Пишет в «Возрождении», а говорят про него «большевистский шпион». В то время, в двадцать годах, — сплошной вымысел.
Рощин бывал в правых кругах, писал в правом «Возрождении», считался правым среди своих коллег по Монпарнасу никому в голову не могло придти, что потом, после войны, он примет советское подданство. К тому же Рощин («Кто? Рощин» у Кобякова) вовсе не был столь видным писателем, чтобы о нем спрашивали: «Кто?»
Далее, минуя явно взятого на прокат у Толстого «Друбецкого» (Друбецких не существует), якобы поносившего Бунина в том же ресторане («Большевик ваш Бунин! Пишет сейчас в поганых жидо-масонских «Новостях» — Бунин тогда писал в «Возрождении») совершенно невозможен Кобяковым эпизод с «Мадемуазель Дени», якобы раздевавшейся донага под музыку на глазах у публики в русском ресторане. «Strip tease» (и сейчас, конечно, не в ресторанах, а в специальных учреждениях) появился во Франции только после войны. А в довоенное время за такой «номер» ресторан закрыли бы немедленно, да еще русский!
Плевицкая, как известно, имела не очень сильный голос и пела всегда только русские песни. У Кобякова же она поет цыганские романсы.
«Рощин расплачивался с подбежавшим лакеем…» — откуда у него такие деньги?
Говорить о Нобелевской премии — кому ее дадут? — в то время никто из русских не стал бы. «Нобелевкой» (у Кобякова, какое словечко!) просто никто не интересовался и, конечно, не мог предугадать, кому ее присудят через несколько лет, в 1933 году.
Французские журналисты в то время были абсолютно равнодушны к Бунину и к другим русским эмигрантским писателям кроме Мережковского, который один из всех писателей-эмигрантов был еще до революции известен французам.
Поэтому никаких «бокалов» они тогда не протягивали Бунину в «Ротонде» (русские писатели и поэты в то время собирались к тому же не в «Ротонде») и даже после получения Буниным Нобелевской премии о таких импровизированных чествованиях
мы что-то не слыхивали.
«В нашем советском лагере» во время войны Бунин не был. Как русский патриот, подобно многим другим эмигрантам, отнюдь не (…) вечную Россию от гитлеровского завоевания. Это отнюдь не означает «быть в советском лагере». После войны сам Бунин, когда некоторые лица стали распространять слухи о том, что он, якобы, хочет вернуться в Советскую Россию, яростно опровергал эти слухи и в печати, и в частных письмах.
Наконец, «последнее свидание» — когда Бунин лежал мертвым в своей квартире, двери в которую, якобы, были открыты, — «вошел в переднюю. В комнате ни души» — тоже какое-то странное.
Сам Кобяков говорит, что когда он выходил из квартиры, «навстречу подымались черные люди. Они несли боком открытый гроб».
Получается, что к моменту положения Бунина во гроб в квартире не было ни души — ни Веры Николаевны, ни Л. Зурова, ни священника и никого из многочисленных друзей и почитателей!
На этом мы и распрощаемся с воспоминаниями Д.Кобякова.
Ю. Терапиано».
19. На Или, с 1 по 14 сентября. Из Илийской тетради.
Вернулся из кино. Хорошая картина. По-настоящему забавная, с чувством меры. Хороший юмор. Наша. Чудесная девушка Клава. И когда увидел ее лежащую на кровати и мечтающую, вдруг, понял — поразительно похожа на Таю.
А когда выходил, заметил, что за мной сидела славная молодая женщина, с коротко, по-мужски подстриженными волосами. Она шла впереди с подругой. Голос — богатый интонациями. Я их обогнал. Глупо, что я обращаю внимание на такие вещи!
А придя на базу, подумал: как хорошо было бы начать жизнь сначала! И понял — лучше, что не хожу в кино, в театры и вообще не вылезаю из своей берлоги — жизнь ограничена рабочим столом и письменным столом дома. Настольная лампа. Оказывается, так меньше чувствуешь, что жизнь прошла, меньше чувствуешь свое беспросветное одиночество.
20. 5\ IX
Странно, вчера, вдруг, ни с того ни с чего написал два стихотворения.
Уже в темноте сидел на дворе базы на перевернутой старой лодке и, вдруг, какая-то машина осветила меня сзади фарами. И по белой стене доплыла, какая-то раздвоенная, моя тень. Машина прошла и снова наступила темнота. Молодой туманный месяц — кое-где по нему тонкие тучи — в резкой развилке сухого карагача.
