Наблюдатель был преданным цепным псом — безумным, маниакальным, но преданным. И он был готов на месть любой ценой.
При мысли об этом улыбка тронула губы Рамлека.
Ритуал боли
— Ещё раз.
Покалывание тепла предвещало настоящий огонь, а спустя доли секунды — зловоние его горящей плоти.
Привязанный к каменной плите узник дёргался в конвульсиях, вздымаясь всем телом в ответ на причиняемую боль. Его запястья и пальцы сгибались, борясь со своими оковами. Его ноги бессильно дергались в кандалах, прикрепленных к лодыжкам.
— Не сопротивляйся, — предупредил голос, — от этого будет только хуже.
Помимо узника, в комнате были ещё трое. Тот, что пытал его сейчас, никогда не говорил. Он нес пылающее клеймо, вилка на конце которого сверкала подобно маленькому солнцу. Другой наблюдал, держась позади, вне слабого света, падавшего сверху. Несколько мимолетных взглядов, которые узник сумел выхватить из своей мучительной агонии, подсказали ему, что наблюдатель раздраженно перемещается, скрестив руки на груди.
Третий — единственный, кто говорил, — скрипнул зубами и остался рядом. Его глаза были красными, как тлеющие угли, зеркальным отражением навершия железного клейма. Он и наблюдатель были громадными, закованными в военную броню, которая рокотала и жужжала, когда они двигались, как если бы некоторая враждебность их драконьего тезки ещё была заперта внутри и пыталась вырваться наружу.
— Я убью вас обоих! — узник выплюнул слова, обнажив клыки и зарычав.
Третий кивнул, его чёрная броня стала темно-оранжевой от кузнечного пламени, воздействовавшего на открытые участки кожи узника. Оно горело вновь, вырезая линии в его плоти, растягивая боль.
— Он необуздан, — сказал наблюдатель после того, как мучитель закончил. Мучитель был меньше и облачен в мантию, а не боевые доспехи. Он умрет последним, решил узник.
— Сколь многих он убил? — спросил наблюдатель.
— Семерых. Он убил семь жрецов-клеймовщиков, прежде чем я забрал его, — ответил воин в чёрной броне.
В ответ на это наблюдатель пробормотал что-то неразборчивое. Пленник не услышал чего-либо конкретного, но тон сказанного подразумевал недоверие.
— Ты уверен, что это правильно? Он же необуздан, — повторил наблюдатель.
— Чудовище, — сказал третий, склонившись, чтобы поговорить с узником. — Готов ли ты подчиниться ритуалу боли?
Ответом было тяжелое глубокое дыхание и приглушенное рычание. Холодные, тёмные как осколки кремня глаза смотрели на третьего. Он улыбался.
— Ты хочешь выпотрошить меня, не так ли? Даже сейчас, ты стараешься избавить себя от своих оков, планируя найти выход из этой ситуации?
В течение нескольких секунд не было никакого ответа, после чего фигура кивнула. Медленно. Уверенно.
Воин в чёрной броне глухо рассмеялся, его смех эхом разлетелся по солиториуму. Мучитель уже надвигался на узника, когда тот поднял руку, останавливая человека.
— Это не работает.
— Тогда что ты предлагаешь, Элизий?
Элизий разговаривал сам с собой и не ожидал ответа.
— Ты ему нужен, Агатон, — ответил он. — Если ты собираешься охотиться, ему можно найти применение получше. Но не раньше, чем после ритуала.
— Так что ты предлагаешь? — повторил свой предыдущий вопрос Агатон.
Мгновенье спустя, Элизий сказал:
— Выйдите. Оба.
Человеческий жрец-клеймовщик повиновался сразу, поклонился и, шаркая, покинул камеру. Агатон сделал это более неохотно.
— Что ты собираешься делать, капеллан?
— Учить его.
Агатон задержался.
Элизий не спускал глаз с узника, хотя и повернулся к капитану, бывшему у него за спиной.
— Я высказался. Может ты и капитан Третьей, Агатон, но здесь, в этой камере солиториума, я отвечаю за всё.
