— Что скажешь?
Я ничего не говорил. Просто не мог. Я чувствовал, что слова застряли в горле. Я давился ими. В конце концов я услышал, как папины тяжелые шаги удаляются вниз по лестнице. А затем взглянул на свой рисунок. Сплошные меловые человечки. Безумные человечки из палочек. Что-то нехорошее зашевелилось у меня внутри. Я принялся быстро стирать их рукавом, пока на полу не появилось сплошное размытое белое пятно.
Позже той ночью в окно нашего дома прилетел кирпич. К счастью, я уже был в постели, а мама и папа ужинали на кухне. Если бы они сидели в гостиной, их бы ранило осколками стекла или даже хуже. Так или иначе, кирпич проделал огромную дыру в стекле, но пострадал от него только телевизор.
Как и следовало ожидать, к кирпичу было привязано резинкой небольшое послание. Тогда мама не сказала мне, о чем оно. Наверное, боялась испугать меня или расстроить. Но потом призналась, что там было сказано: «Перестань убивать невинных младенцев, или твоя семья будет следующей!»
Снова в наш дом пришли из полиции. А на окно поставили деревянную раму. После я услышал, как мои родители спорят в гостиной, — должно быть, они думали, что я уже лег спать. Я притаился на лестнице, вслушиваясь в их голоса. Признаюсь, мне было не по себе. Мама и папа никогда раньше не ссорились. Да, иногда они спорили, но до настоящей ссоры не доходило. Я никогда не слышал, чтобы они разговаривали так резко и громко.
— Дальше так продолжаться не может! — Папин голос звучал одновременно разгневанно и печально.
— Как? — Мамин голос — напряженный и натянутый.
— Ты знаешь, о чем я! Плохо, что ты работаешь сутками напролет, плохо, что эти тупицы-евангелисты запугивают женщин в больнице, но это! Угрожать твоей же семье!
— Просто тактика устрашения. Мы не прогнемся!
— Это другое! Это уже переход на личности!
— Всего лишь угрозы! Такое и раньше случалось. В конце концов, им это надоест. И они решат заняться каким-нибудь другим богоугодным делом. Все уляжется. Всегда укладывается.
Хоть я его и не видел, но представил себе, как папа встряхивает головой и кивает, — он всегда так делал, когда был расстроен.
— Думаю, ты ошибаешься, и я не уверен, что готов рисковать.
— Хорошо, как ты предлагаешь мне поступить? Оставить работу? Бросить практику? Сидеть дома и лезть на стену, выживать на зарплату безработного писателя?
— Это несправедливо.
— Я знаю. Прости меня.
— Разве мы не можем вернуться в Саутгемптон? Пусть кто-нибудь другой позаботится об Эндерберри.
— Это мой проект, мой ре… — Она осеклась. — Моя возможность доказать, чего я стою.
— Доказать что? Все эти шизики тебя ненавидят.
Повисла пауза.
— Я не стану бросать работу и клинику. Не проси меня.
— А как же Эдди?
— С Эдди все в порядке.
— Серьезно? Ты знаешь, о чем я, ты и сама об этом думаешь. Ты же его почти не видишь в последнее время.
— Хочешь сказать, с ним не все хорошо?
— Я хочу сказать: после всего, что было, — та драка на дне рождения Гэвина, мальчишка Куперов, собака Дэвида Хопкинса, — хватит уже с него тревог и переживаний. Мы всегда говорили о том, что хотим подарить ему любовь и спокойную жизнь, и я не желаю видеть, как все это скажется на нем. Не важно, как именно.
— Если я пойму, что все это может как-то сказаться…
— Что тогда? Уйдешь? — Голос отца прозвучал как-то странно в этот момент. Кисло и горько.
— Я сделаю все, что от меня потребуется, чтобы защитить свою семью, но это не значит, что я не смогу при этом продолжать работать.
— Ну, будем надеяться, что нет.
Я услышал, как открылась дверь в гостиную, а затем — шорох одежды.
— Куда ты? — спросила мама.
— Пойду прогуляюсь.
Входная дверь захлопнулась — так громко, что перила на лестнице вздрогнули и со стены у меня над головой сорвалось облачко гипсовой пыли.
Должно быть, папа прогуливался очень долго, потому что я не слышал, как он вернулся. Наверное, я просто уснул. Но зато я услышал кое-что другое. То, чего не слышал никогда до этого.
