в кошачьей шкурке. Я открываю дверь, вешаю пальто на крючок и захожу на кухню.
Мама сидит за столом, Варежка — слава богу! — в переноске, стоящей на полу у ее ног. Хлоя возится с кофе. Сегодня она одета вполне прилично, как для нее, — в мешковатый свитер, лосины и полосатые носки.
Несмотря на это, я прямо чувствую, как в воздухе витает мамино неодобрение. Она не любит Хлою. Да я от нее этого и не ждал. Никки ей тоже не нравилась. Есть такие девушки, которых мамы терпеть не могут, и именно от этих девушек у тебя всегда сносит крышу.
— Эд! Ну наконец-то, — говорит мама. — Где ты был?
— Я, эм-м, гулял.
Хлоя оборачивается:
— И ты даже не подумал о том, чтобы сказать мне, что к нам приедет твоя мама?
Они дружно уставились на меня. Как будто это я виноват в том, что им трудно находиться в одной комнате.
— Извините, — говорю я. — Я потерял счет времени.
Хлоя небрежно опускает на стол перед моей мамой кружку с кофе.
— Сам себе сделай, о’кей? Мне нужно в душ.
Она выходит из комнаты, и мама переводит на меня взгляд.
— Очаровательная девушка. И почему это у нее до сих пор нет парня?
Я подхожу к кофемашине.
— Она язва. Может, в этом все дело.
— В точку. — И, прежде чем я успеваю парировать, она добавляет: — Выглядишь ужасно.
Я сажусь:
— Спасибо. Сегодня ночью получил очень плохие новости.
— Да?
Я стараюсь как можно короче пересказать события последних тридцати шести часов.
Мама отпивает кофе:
— Как ужасно. Кажется, точно так же умер его брат?
Да уж, об этом я и сам думал. Очень много.
— Судьба бывает весьма жестокой, — говорит она. — Хотя меня это почему-то не удивляет.
— Нет?
— Что ж, Майки всегда казался довольно несчастливым мальчиком. Сначала брат. А затем тот жуткий случай с Гэвином.
— Но это была его вина! — возмущаюсь я. — Он сидел за рулем. Это Гав теперь в кресле. Из-за него!
— Такая вина сама по себе достаточно тяжела, она давит, и жить с ней нелегко.
Я в раздражении смотрю на нее. Мама всегда старается взглянуть на ситуацию с противоположной точки зрения. Это здорово, пока не касается тебя, твоих друзей или привязанностей.
— Не похоже, чтобы что-то давило на него. Разве что цена его рубашки и тяжесть новых зубов.
Мама ничего не отвечает. Точно так же она поступала, когда я был маленьким и о чем-либо заявлял, а она считала, что это не стоит ее комментария.
— Он собирался написать книгу, — говорю я.
Она опускает кружку, и ее лицо становится серьезным.
— О том, что случилось, когда вы были детьми?
Я киваю:
— Он хотел, чтобы я ему помог.
— И что ты сказал?
— Я сказал, что подумаю над этим.
— Понятно.
— Было еще кое-что. Он утверждал, что знает, кто ее убил.
Она смотрит на меня широко раскрытыми темными глазами. Даже в семьдесят восемь ее взгляд остается острым и ясным.
— И ты ему поверил?
— Не знаю. Возможно.
— А он еще что-нибудь говорил о тех событиях?
— Немного. А что?
