Кроме меня. Не совсем. Во всяком случае, не тогда. Конечно, с тех пор я более чем наверстал все упущенное.
— Тогда, на вечеринке, я реально нажрался. Просто в хлам. Как идиот. И когда я начал блевать дальше, чем видел, Тина и Рич захотели, чтобы я свалил оттуда, и уговорили Майки отвезти меня домой.
— Но Майки тоже пил?
— Возможно. Я не помню, чтобы он пил. Хотя я почти ничего не помню о том, что происходило той ночью.
— Его проверяли на алкоголь? Он был пьян?
Он кивает:
— Да. Вот только мне он сказал, что ему подсыпали что-то в питье.
— Когда он тебе об этом сказал?
— Он пришел навестить меня в больнице. Даже не попытался извиниться, все говорил о том, что это не его вина. Кто-то подлил ему алкоголя в напиток, бла-бла-бла, если бы я не нажрался, ему бы не пришлось везти меня домой.
Типичный Майки. Всегда старается спихнуть вину на другого.
— Понимаю, почему ты до сих пор так его ненавидишь.
— Я не ненавижу его.
Я смотрю на него, моя рука с сигаретой замирает на полпути ко рту.
— Ненавидел раньше, — поправляется он. — И очень долго. Хотел винить. Но не мог.
— Не понимаю.
— Я не хотел разговаривать с Майки или встречаться с ним не из-за того несчастного случая.
— А почему тогда?
— Потому что это напоминало мне о том, что… я заслужил случившееся со мной. Заслужил это кресло. Карма. Это мое наказание за то, что я сделал.
И тут я неожиданно снова услышал голос мистера Хэллорана: «Если ты сделал что-то плохое, рано или поздно оно вернется к тебе и укусит за зад. Этого парня карма тоже нагонит. Можешь не сомневаться».
— Что ты сделал?
— Это я убил его брата.
1986 год
Мать Хоппо убиралась не только в домах горожан, но также и в школе, в доме священника и в церкви. От нее мы и узнали про отца Мартина.
Гвен Хопкинс по обыкновению прибыла в церковь Святого Томаса в воскресенье в половине седьмого утра, чтобы вытереть пыль и отполировать все перед службой, которая должна была начаться в половине десятого. Думаю, у священников не бывает выходных по воскресеньям. Часы еще не перевели, так что было довольно темно, когда она поднялась по ступеням к тяжелым дубовым дверям и вставила в замочную скважину ключ, который хранила на кухонном крючке.
Она хранила на таких крючках ключи от всех мест, где убиралась, и каждый ключ был подписан. Не очень-то безопасно, особенно если учесть, что мама Хоппо курила и частенько выскальзывала по ночам на задний двор, а потом забывала запереть дверь.
Позже в то же утро она скажет полиции и газетчикам, что сразу же заметила: ключ от церкви висел не на том крючке. Она не особенно об этом задумалась, так как, по ее же словам, была довольно забывчивой. Но ключи все равно вешала на одни и те же крючки. Проблема заключалась в том, что все точно знали, где именно она их хранит. Это чудо, что до этого никто не украл их и никуда не забрался.
Все, что нужно было сделать, — пробраться в ее дом, взять нужный ключ и проникнуть еще в чей-нибудь дом, когда хозяев там не будет. Можно было стащить какую-нибудь мелкую вещицу, пропажу которой никто не заметит, например дешевое украшение или шариковую ручку. Что-то не очень ценное, чтобы хозяин решил, будто сам засунул куда-то эту вещь и забыл. Наверняка именно так и поступил бы человек, который любит собирать разные предметы.
Первый намек на то, что дело неладно, появился в тот момент, когда Гвен обнаружила церковную дверь незапертой. Но она отмахнулась от него. Может, пастор уже там? Иногда он просыпался очень рано, и она сталкивалась с ним в церкви — он повторял проповедь. Однако, сделав несколько шагов в зал, она сообразила: все-таки что-то было не так. Совсем-совсем не так.
В церкви было слишком светло.
Обычно скамьи в конце зала прятались в глубокой тени. А в то утро они сияли, отражая яркий белый свет.
