они — такая же часть тебя, как и ты сам.
После службы мы отправились к нам домой. Мы с мамой приготовили сэндвичи и закуски, но в основном люди просто пили. Даже несмотря на то, что папа до этого целый год провел в доме престарелых, а в доме была толпа народу, он еще никогда не казался мне таким пустым.
Мы с мамой каждый год ходили в крематорий в день смерти отца. Мама, кажется, ходила даже чаще. У небольшой таблички с его именем всегда стояли свежие цветы, а в «Книге памяти» появлялась пара новых строчек.
Она и сегодня здесь — сидит на одной из лавочек в саду, залитом тусклым солнечным светом. Нетерпеливый ветер гонит по небу серые тучки. На маме — голубые джинсы и красная курточка.
— Привет.
— Привет, мам.
Я сажусь рядом. У нее на носу знакомые маленькие круглые очки. Солнечный свет вспышками отражается от стекол.
— Выглядишь уставшим, Эд.
— Ага. Долгая была неделька. Мне жаль, что тебе пришлось прервать отпуск.
— Да мне не пришлось, — взмахивает рукой мама. — Я сама так решила. К тому же там все озера одинаковые.
— Все равно спасибо, что приехала.
— Просто подумала, что хватит с тебя и Варежки.
Я выдавливаю из себя улыбку.
— Так ты скажешь мне, что случилось? — Она смотрит на меня точно так же, как в детстве. Как будто видит мою ложь насквозь.
— Хлоя ушла.
— Ушла?
— Собрала вещи и исчезла.
— И не сказала ни слова?
— Нет.
Я и не ожидал. Хотя нет, вру. Первые дни я то ли надеялся, то ли ждал, что она выйдет на связь. Ворвется на кухню, заварит себе кофе, окинет меня насмешливым взглядом из-под приподнятой брови и рубанет какой-нибудь колкой, но все объясняющей фразочкой. И я почувствую себя дурачком- параноиком.
Но этого не произошло. Теперь, спустя целую неделю, сколько бы я ни думал об этом, на ум приходит только одно объяснение: она лживая бабенка, которая просто играла со мной.
— Ну, мне эта девица никогда не нравилась, — говорит мама. — Но это все равно на нее не похоже.
— Не мне судить.
— Не вини себя, Эд. Некоторые люди умеют очень талантливо лгать.
«Да, — думаю я. — Точно».
— Помнишь Ханну Томас, мам?
Она хмурится:
— Да, но я не…
— Хлоя — ее дочь.
Глаза за стеклами очков чуть-чуть увеличиваются, но она сдерживается.
— Понятно. Она сама тебе об этом сказала?
— Нет. Мне сказала Никки.
— Ты виделся с Никки?
— Да. Ездил к ней.
— Ну и как она?
— Примерно так же, как и пять лет назад, когда ты с ней виделась… И я сказал ей о том, что на самом деле случилось с ее отцом.
Эта пауза уже длиннее. Мама смотрит вниз, на свои узловатые, покрытые толстыми голубыми венами руки. Мне внезапно приходит на ум: как наши руки всегда выдают нас! Наш возраст, наш темперамент. Мамины руки способны творить волшебство. Они умудрялись выуживать жвачки из моих волос, мягко трепали меня по щеке, лечили и заклеивали пластырем сбитые коленки. Но они делали и другие вещи. Куда менее приятные.
Наконец она говорит:
— Джерри вынудил меня приехать. Я ему все рассказала. И, признаюсь честно, мне стало легче. Он помог мне понять, что я должна была открыться Никки.
— Что ты имеешь в виду?
