Она уходит. Кусочки мозаики тем временем становятся на свои места. Вот куда Хлоя ходила вместо работы. Последний визит был на той неделе. В тот же день она пришла домой пьяная и в слезах, говорила что-то непонятное о семье и прочем.
Но… зачем ей это? Расследование? Или она пыталась наверстать упущенное? Зачем?
Я разворачиваю кресло пастора так, чтобы был виден экран телевизора, где как раз идет старый сериал «Диагноз: Убийство». Господи Иисусе, если кто-то и был более-менее в своем уме до того, как попал сюда, то наверняка окончательно свихнулся, наблюдая изо дня в день за тем, как Дик Ван Дайк и его родственники без конца переливают из пустого в порожнее.
Но затем кое-что еще привлекает мое внимание. Фигура, которая стоит на улице за стеклянными дверями, позади телевизора и больных, пускающих слюни в своих креслах.
Дама из Сада. Та самая, которая пыталась рассказать мне секрет. Но ведь это произошло почти тридцать лет назад. Поверить не могу, что она все еще жива! Хотя почему бы и нет, ей тогда и шестидесяти не было. Но все равно, ей должно быть уже за девяносто.
Подталкиваемый любопытством, я открываю дверь и выхожу к ней. На улице холодно, но солнце все же льет на землю слабое нежное тепло.
— Мэм?
Дама из Сада оборачивается. Ее глаза — молочно-белые, покрытые катарактой.
— Фердинанд?
— Нет, меня зовут Эд. Я однажды был здесь. Очень давно. Я приходил со своей мамой.
Она наклоняется ко мне и щурится. Ее глаза исчезают в мелких коричневых складках кожи, похожей на старый мятый пергамент.
— Я помню тебя. Ты — тот мальчишка. Воришка.
Наверное, мне нужно отрицать это, но какой смысл?
— Да, это я.
— Ты вернул все на место?
— Да.
— Вот и молодец.
— Я могу присесть? — Я указываю на свободный стул рядом с ней.
Она сомневается секунду, но потом все-таки кивает:
— Но только на минутку. Скоро придет Фердинанд.
— Да, конечно.
Я опускаюсь на стул.
— Ты пришел повидаться с ним? — спрашивает она.
— С Фердинандом?
— Нет. — Она печально качает головой. — С его преподобием.
Я оглядываюсь на него. Он все так же сидит в кресле.
Покайся.
— Да. Вы тогда сказали мне, что он всех здесь дурачит. Что вы имели в виду?
— Ноги.
— Прошу прощения?
Она наклоняется ко мне и хватает за ногу крепкой костлявой лапой. Я вздрагиваю. Я и в лучшие времена не очень-то любил, когда меня начинали лапать. А сегодня явно не лучший день для этого.
— Мне нравятся мужчины, у которых такие ноги, — говорит она. — Например, Фердинанд. У него отличные ноги. Сильные. Крепкие.
— Понятно. — На самом деле нет, но, похоже, лучше просто согласиться. — Так что насчет пастора?
— Пастора? — Ее лицо снова затуманивается, ясность тает. Я прямо вижу, как ее сознание улетучивается из настоящего и переносится в прошлое. Она выпускает мою ногу и в упор смотрит на меня. — Ты кто? Почему ты сидишь на стуле Фердинанда?
— Простите. — Я поднимаюсь. Ногу немного покалывает после ее хватки.
— Иди и найди Фердинанда. Что-то он опаздывает.
— Обязательно. Был очень… рад… снова с вами повидаться.
Она небрежно взмахивает рукой. Я возвращаюсь в дом. Та же медсестра, которую я видел за стойкой, вытирает кому-то рот. Она поднимает взгляд.
— Не знала, что вы знакомы с Пенни, — говорит она.
— Мы виделись, когда я приходил со своей матерью много лет назад. Удивлен, что она все еще здесь.
— Ей девяносто восемь, и она очень крепкая.
