подрезал я их где-то. Ржут, бычки швыряют. Ну, доприжимались, колесо повело, и я в канаву. Отключился. Пришел в себя — ни мотоцикла, ни телефона, ни денег.
— Ого, — присвистнул водитель.
«Про деньги я зря солгал, — запоздало подумал Евгений. — Чем расплачиваться-то? Сейчас этот старый пердун меня высадит…».
От него не ускользнуло, как тот насупился, и Золотарев поспешил заверить:
— Не переживайте, у меня карточка есть. Остановитесь у банкомата Сбербанка, я заплачу.
Водитель фыркнул.
— Да мне твои деньги на хрен не нужны, — сказал он с легким презрением. — Тебе ж в ментовку надо, да?
— Надо, — вынужденно согласился Евгений. — Вы меня, главное, до МКАДа подкиньте, там я сам.
Водитель согласно кивнул, подавляя зевок.
Евгений расслабленно выдохнул. Окунув затылок в мягкий подголовник, он с безмолвной задумчивостью следил за пыльно-серой лентой асфальта, высвечиваемой лимонным светом автомобильных глаз. Водитель включил радио, настроившись на волну с классикой, и Золотарев, убаюканный тихой безмятежной музыкой и мерным урчанием двигателя, задремал.
Во сне он увидел жену с дочкой. Время словно переметнулось на десять лет назад — Анжелика еще совсем кроха… Он был за рулем машины, а его любимые женщины неторопливо шагали по дороге, держась за руки.
Они не оборачивались, хотя что-то подсказывало Евгению — жена и дочка знают, что он следует за ними.
«Постойте!» — кричит он, высовываясь из окна, но они словно не слышат его. И автомобиль почему-то полз едва-едва, как беременная улитка, хотя Золотарев изо всех сил давит на газ.
Вокруг ни души, только он в машине и его жена с дочкой на шоссе. Евгений пытается выйти наружу, но двери автомобиля не открываются, их словно заклинило, и ему ничего не остается делать, как волочиться с черепашьей скоростью в этой проклятой железной коробке на колесах.
Воздух вокруг дрожит и искрится, пронизываемый голубоватыми всполохами, а внутри что-то тревожно колышется и болезненно вздрагивает, как гнойная опухоль при касании.
«Марина, Анжелика!» — надрывается Евгений.
Наконец боги слышат его мольбы, и они замирают на месте. Между тем машина продолжает катиться вперед, и теперь он судорожно жмет на тормоз.
Не срабатывает. Автомобиль хоть и медленно, но едет. Расстояние между ним и его семьей неумолимо сокращается.
Они поворачиваются, и Золотарев видит их застывшие лица.
«Почему ты ничего не рассказал нам?» — осуждающе спрашивает Марина.
У дочки в руках ножницы, ее красивые васильковые глаза преисполнены печалью.
«Зачем тебе ножницы?! — кричит Евгений. — Выброси их!»
Хищные лезвия, блеснув, раздвинулись и тут же соединились, и от этого необычайно громкого и пугающего лязга Золотарева обуяла паника.
«Ты убил этого парня. Если бы я знала…» — с грустью говорит Марина, и Евгений взрывается, теряя контроль:
«Тогда бы умерла Анжелика, тупица! Я спас нашу дочь!!! Как ты смеешь меня упрекать в этом, дура?!»
«Мне жалко этого дядю», — шепчет дочь, вонзая ножницы себе в живот. Остро отточенные жала входят в детское тело, как в мягкий торт. На голубенькой маечке быстро расцветают кровавые лепестки.
«Жалко, — хлюпает дочь, вновь и вновь тыча в себя эти страшные ножницы. Лезвия больше не блестят, они сочатся клейко-алыми каплями. — Мне ничего от тебя больше не нужно, папа».
Евгений задыхается от ужаса.
«Забери у нее ножницы», — визжит он и вдруг застывает на месте — вместо Марины на него, ухмыляясь, смотрит Шанита. Черные волосы всклокочены, как проволока, лицо в саже, глаза сверкают дьявольски-безудержным весельем, еще больше придавая ей сходство с ведьмой.
Она подмигивает, ее тело истончается и становится прозрачным, пока она полностью не растворяется в вибрирующем воздухе, а машина с Золотаревым продолжает катиться вперед, прямо на Анжелику. Его дочь обессиленно падает на колени, ножницы торчат из живота, из глубокой раны выглядывает петля кишок, мерцая влажным перламутром.
«Папа».
Евгения трясет, как в лихорадке, автомобиль, как громадным каток, с ленивой неотвратимостью движется прямо на нее.
«Прости, папа», — беззвучно плачет Анжелика, и ее огромные глаза, мокрые от слез, были последним, что видел Золотарев перед тем, как под колесами хрустнули детские кости.
Он подскочил на сиденье, часто моргая и испуганно озираясь по сторонам. За окном мелькали оранжевые огни, лес давно закончился.
