Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура

212

«Наследник истинный Хвостова, / Москвы посмешище – Сушков»; «Гербель в нашем поколеньи, / Что в минувшем граф Хвостов» (Щербина) [лень искать ссылки. – И.В.]. (Точнее так: «…В круговращеньи / Исторических веков / Все – одни лишь повторенья: – / Гербель в нашем поколеньи, / – Что в минувшем был Хвостов». Щербина Н. Альбом ипохондрика. Л., 1929. С. 56, 61. – Прим. ред.)

213

Буйда, Кузьмин, Шайтанов, Бойм, Щербинина. Само слово «графоман», по наблюдению критика, «попадает в названия сетевых изданий, писательских клубов, книжных магазинов и самих литературных произведений» (повести Ю. Кувалдина и Г. Щекиной, роман А. Шалина, «мемуарную мистификацию» Б. Рублова, автобиографию М. Ардова «Монография о графомане») [Щербинина].

214

Смотрите: В.Ф. Лурье, http://www.ruthenia.ru/folktee/CYBERSTOL/I_AM/dev_albom.html.

В бабушкином случае эта незамысловатая надсоновщина потом перешла в ахматовщину, а в 1950–1960-е годы – в увлечение стихами Евтушенко, Ахмадулиной и… Асадова.

215

О религиозных корнях заучивания стихов наизусть, мнемоническом братстве русской интеллигенции и роли поэзии в ГУЛАГе в своей недавней работе хорошо пишет Михаил Гронас (см.: [Гронас]).

216

Надо заметить, что эта пьеса сильно задела сословные чувства графа. В ее любовной интриге он усмотрел несправедливую и опасную проповедь равенства дворян и простолюдинов. «Русскому стыдно, – писал он в дневнике, – ругаться над тем, что ограждает благоденствие знаменитой части народа. Неужели хотят нам проповедывать, чтобы отдавать дочерей наших в замужество за сыновей собственных наших рабов?» [Западов: 388]. Хвостов заключает свою дневниковую запись «прекрасным замечанием» об этой пьесе своего родственника А.С. Хвостова: «…отыми имя государя, [и] сия пиеса понравится на якобинском театре среди возмущения парнасского, ибо защищает чернь, а бранит дворянство» [там же]. Думается, что именно по этой причине патриотическая пьеса, имевшая столь шумный успех у столичной публики, так и не была опубликована.

217

«Балет имел подобное действие: одно пошевеление знамени с надписью за отечество, доводило зрителей до исступления. От сильного сердечного чувствования все то плакали, то кричали, то рукоплескали. Сии представления даны были несколько раз сряду. Некоторые из зрителей, вышед из театра, на другой день бежали прямо в комитет записываться в ряды ополчения» [Писарев: 335–337].

218

Много лет спустя Хвостов вспоминал, что сбор этого спектакля, назначенный в пользу раненых, составил сумму до 3000 рублей [V, 396–397].

219

Читаем у Михайловского-Данилевского: «30 Августа, когда в Петербурге праздновали отпор, данный неприятелю, в Бородине, армия снялась с лагеря при Крутице и пошла к Вяземе» [Михайловский-Данилевский: II, 308].

220

О «саморазборах» Хвостова (часто вынужденных) пишет Татьяна Нешумова в статье «Зачем натура вновь бесплодна…». Эти «саморазборы» являются еще одним проявлением принципиальной самодостаточности его поэтической утопии.

221

«Когда вышла моя ода на мир с турками, – писал Хвостов в дневнике, – многие советовали мне ее не печатать, зная, что Кутузов в упадке, но я никого не послушался и был столько счастлив, что предварил мнение публики, а публика восхитила мнение правительства, и Кутузова послали против непобедимого Голиафа» [Западов: 386].

222

Петербургские патриоты приняли желаемое за действительное: Бородинское сражение было ими воспринято как великая победа русского воинства, «после которой будто Наполеон отступил на 15 верст», между тем как, по словам историка, «Кутузов ни одним словом не упоминал о победе и отступлении Французов, а только говорил об упорности битвы, мужестве войск, великой потере и намерении своем отойдти за Можайск» [Михайловский- Данилевский: II, 287].

223

Как писал Михайловский-Данилевский, «по тогдашнему образу мыслей не существовало столь великой жертвы, которой не должно было принести для спасения Москвы» [там же: 321]. Эту точку зрения выразил на знаменитом совете в Филях генерал Беннигсен: «Если мы решимся отступить, то никто не поверит, что Бородинское сражение нами выиграно, если последствием его окажется потеря Москвы. Не будет ли это сознанием, что мы проиграли сражение?» [там же: 324].