сочинения Хвостова: «Воспоминание В.В. Капнисту», «1820 года января 22 дня», «О прелестях разума» (из соч. Андре), «Праздник быков» (сказка), «Сатира», подражание Буало, с примечаниями (1820); «Послание Буало к Расину по случаю представления трагедии “Ифигения”»; «Н.Ф. Остолопову», «Состязание. (К NN)», «Надгробие известному поэту М.В. Милонову» (1821); «Послание к Сленину», «Соловей», «Начало стихотворения “Русские мореходцы на Ледовитом океане”» (1822); «Отрывок из собственных бумаг [Хвостова], относящихся до словесности», «Пиндарическая галиматья» (перевод из Вольтера), ода «Клевета» (1823) и др.
202
«Многия Российския и иностранныя Общества приняли сего Писателя в свои Члены, – писал Н.И. Греч в «Учебной книге российской словесности» 1822 года, – разныя его стихотворения переведены на иностранные языки; беспристрастные Критики в отечественных и чужеземных Журналах превозносили сего Певца и предсказывали ему бессмертие» (том IV, с. 485).
203
В этой открытости Хвостова заключается его принципиальное отличие от другого самодостаточного современника графа, имевшего репутацию метромана, – Николая Еремеевича Струйского. Последний создал в своем имении некий замкнутый поэтический мир (с собственной типографией, печатавшей его сочинения), в который допускал лишь доверенных лиц. Самым близким к Хвостову по общественно-просветительскому духу литератором был, наверное, плодовитый старец А.Т. Болотов, но он стихов не писал и давно уже находился на далекой периферии литературной жизни. О помещичьей графомании Болотова смотрите отличную книгу Томаса Ньюлина «The Voice in the Garden: Andrei Bolotov and the Anxieties of Russian Pastoral, 1738–1833».
204
Так, выход второго издания своих сочинений, сразу за первым, он объяснял желанием представить публике исправленные стихи, чтобы те, «когда покажутся в столицу, не первые пошли обертывать корицу» (парафраз стихов Горация). Зоилы, в свою очередь, отталкиваясь от тех же горацианских стихов, утверждали, что бесчисленные сочинения графа шли на завивку волос, усов, обертку для конфет, пирогов, патронов, заклейку окон или прямо на подтирку.
205
Хвостовскую страсть к множественным эпиграфам из его собственного творчества комически обыгрывает князь Вяземский в цикле блестящих пародий на притчи графа Дмитрия Ивановича, открывающемся целой серией выписок цитат из его сочинений [Арзамас 1994: II, 182–195].
206
Так, например, к пятому исправленному (то есть исправленному пять раз) изданию «Андромахи» Хвостов пишет предисловие, в котором четко формулирует свою главную литературную цель: «Присвояя сие безсмертное творение нашей словесности и театру, я льщу себя надеждою, что оное и даже с недостатками своими принесет удовольствие посещающим зрелища и пользу молодым трагикам;
207
«Русская аристократия, – писал Тынянов, – выдала литературе сардинского графа Хвостова и грузинского князя Шаликова, застрявших в 20-х годах представителей двух старых литературных систем» [Тынянов 1977: 542].
208
«Я полу-Хвостов, – признавался Пушкин Дельвигу в 1823 году, – люблю писать стихи (но не переписывать) и не отдавать их в печать (а видеть их в печати)» [XIII, 75]. На свое сходство с осмеянным графом указывали Карамзин («я совершенный граф Хвостов по жару к музам» [Карамзин 1866: 408]) и Вяземский.
209
Как пишет Н.Н. Мазур, готовность Хвостова жертвовать своим состоянием и репутацией здравомыслящего человека во имя любви к поэзии превращала его в глазах наиболее проницательных современников «из
210
В 1824 году молодой Языков писал об исключительности Хвостова: «в поэзии всего несноснее посредственность; веселее читать Хвостова – тогда по крайней мере смеешься» [Языков: 120].
211
Автор очерка о Хвостове В.П. Бурнашев (сочинитель, склонный ко лжи и графомании) выражал уверенность в том, что «своею метроманиею, своею назойливостью и, главное, своею наивною и комическою самовлюбленностью в свои виршеизвержения» сардинский граф Хвостов (равно как и его современник грузинский князь Шаликов) положительно за пояс заткнет «таких стихоплетов, какие были у французов» [Бурнашев: 3]. Это тот случай, когда я абсолютно согласен с «известным вралем» Бурнашевым [Тынянов 1977: 303]: да, и плохие писатели у нас лучше, чем у них.
