Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура

251

О происхождении и «технологии» русской хвостовианы посмотрите, пожалуйста, также работы М.Г. Альтшуллера (2007) и А.Ю. Балакина. «По иронии судьбы, – пишет Балакин, – предсказанное Пушкиным “бессмертье” обрели не стихи самого графа, а легенда о бездарном графомане» [Балакин 2011: 43].

252

Смотрите, в частности, приписку П.А. Вяземского к письму Карамзина к Дмитриеву от 2 сентября 1825 года [Карамзин 1868: 404].

253

У Хвостова: «Кремнистаго ничто, и огнь не раздробляет, / Одна лишь кислота род оный растворяет. [Примечание Хвостова: Плавиковая кислота] / Породы этой мы довольно видим чад: / Там оникс, хризолит, топаз, рубин, агат. / Другой, смокаяся текучей мокротою [Примечание: Вторый глинистый] / Легко сседается от пламеннаго зною. / Нет нужды изчислять чад племени сего, / Прозрачные квасцы родились от него» [II, 71, 208].

254

От известной нам лапидарной эпиграммы второй половины 1800-х годов «На рождение лирика» («Пегас под бременем лирических творцов / С надсады упустил, и вылился Хохлов») до эпиграммы П.А. Вяземского 1825 года «Хвостов на Пинде соловей»: «‹…› В Сенате он живой покойник, / И дух нечистый средь людей – то есть вонючий» [Арзамас 1994: II, 391].

255

«Это меня тронуло, – писал Карамзин Дмитриеву 12 января 1820 года, – меня, холодного Меланхолика» [Карамзин 1866: 352].

256

Тургенев, считавший чтение Карамзина событием национального значения, специально отмечает присутствие на этом собрании министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н. Голицына, членов первого департамента Сената, а также высших церковных иерархов. Среди присутствовавших были также члены Государственного Совета, первые чиновники двора и генерал-адъютанты императора (Сын отечества. 1820. Январь. С. 96). В научной литературе указывалось, что главы о царствовании Иоанна вызвали негативную реакцию некоторых консервативно настроенных слушателей. В пример обычно приводятся слова будущего митрополита Филарета, присутствовавшего на этом заседании [Козлов: 99]. Между тем высказывание Филарета о том, что лучше бы было, если бы Карамзин ограничился изображением одного лишь светлого периода царствования Иоанна, относится к 1860-м годам и свидетельствует, скорее, об эволюции мировоззрения Филарета после декабрьского восстания. В январе 1820 года выступление Карамзина (безусловно, санкционированное самим императором) воспринималось современниками как полностью триумфальное.

257

В ноябре 1819 года Каразин был утвержден действительным членом Вольного общества любителей российской словесности и уже в декабре этого года был избран его вице-президентом. Весной 1820 года он читал программную (и весьма конфронтационную) речь об ученых обществах и периодических сочинениях в России, в которой призвал сотрудников Общества «посвятить себя занятиям более мужественным», чем «вздохи сказочных любовников», «шарады», «соблазнительные элегии, или стишки в альбом»: «Вместо того, чтобы описывать в десятитысячный раз восход солнца, пение птичек, журчание ручейков, употребим те же дарования, то же счастливое воображение на предметы более дельные». Каразин, в частности, призывал современных литераторов «с Тацитом и Карамзиным» «углубиться в историю народов». Подробнее о деятельности Каразина см. [Базанов: 166–167; Грачева: 24–41].

258

Статья Каразина-Украинца, описывающая «праздник Российской Академии», на котором он «вчера» был гостем, датирована 10 января 1820 года.

259

Сравнение Карамзина с Геродотом, читавшим свою «Историю греко-персидских войн» на протяжении Олимпийских игр, восходит к 1818 году. В стихотворении Батюшкова «Когда на стогнах Олимпийских…», обращенном к творцу «Истории государства Российского», поэт применяет к себе образ историка Фукидида, плакавшего от восторга при чтении Геродотом его истории (в основе стихотворения лежит рассказ из «Эмилиевых писем» М.Н. Муравьева) [Батюшков 1977: 378, 588].

260

Чтению Карамзина предшествовала своеобразная торжественная прелюдия. Собрание открылось речью президента Академии вице-адмирала Шишкова «о пользе сего заведения и обязанностях его членов», не ограничивающихся «языком», но простирающихся «на нравственность и другие существенныя блага отечества». Затем непременный секретарь академии П.И. Соколов (тот самый, что два года не давал ходу хвостовскому Буало) читал свой перевод из Тита Ливия. Потом переводчик Гомера Николай Гнедич, «славный чтец экзаметров», восхитил присутствовавших «переводом В.А. Жуковского из Овидиевых превращений Кнейкса и Алционы – переводом, исполненным красот, близким к оригиналу, и доказывающим, как день, сродство древних языков с нашим отечественным». Только после этого «приуготовления» (по выражению Каразина)