Хвостовское чудачество, как видно, передалось по наследству сыну, но как бы со знаком минус. Отец раздавал свои книжки направо и налево, сын скупал чужие в огромном количестве. Библиоман наследовал графоману. Под конец жизни А.Д. Хвостов «был физически расслаблен и выезжал уже не иначе как сопровождаемый бонной француженкой» [Пржецлавский: XIII, 396–397; XIV, 404].
В «возблагодарение за милость» «верноподданнейший» Дмитрий Иванович поднес Его Императорскому Величеству оду, напечатанную в конце 1796 года с указанием имени автора[102]. Павел представлен в этой оде благостивым, заботливым и любящим отцом отечества и душ своих подданных:
Коль милости Твои исчислим,Что в мало время видит свет,Нелестно Государь помыслим,Что правишь нами мало лет.Прияв недавно Царско бремяУспел Ты на столетне времяСердца и души воспалить?Чей взор остался без отрады?Чья служба не взяла награды?Кто мог себя не веселить?‹…› Кто дар не испытал десницыНесчастны сирыя вдовицыТекут пред Трон свово Отца.‹…› Всяк Росс, Тя видя на престоле,Речет: «чего желати боле,«Он Царь, Отец души моей.‹…› Все в храм к родителю текут.‹…› Какой изверг полицемеритО Царь Отец перед Тобой?‹…› Зане сам Бог с небес небесныхВозрев утешно на ЦаряТвоих в награду правил честныхИзрек: «не будет брань горя,«Пусть милости едины слышны«Сердца столпы воздвигнут пышны ‹…›«Зря добродетелей примеры«И царственна с детьми Отца [Хвостов 1796: 4– 7].Ода отцовским добродетелям царя, прославляемым всеми Россами (точнее, теми из них, «чья только совесть без укора»), завершается личной благодарностью сочинителя за себя и своего сынишку:
ТВОЮ я милость ощущаюИ в сердце завсегда ношу,Себя и сына посвящаюТому, о ком не лесть пишу! Прости мой ЦАРЬ, что с мала дола,Дерзнул до ТВОЕГО престолаЯ мысль усердну воскричать.Прими преданность за искуство.Мое ТОБОЮ полно чувствоНе может о ТЕБЕ молчать [там же: 7].Включение в заглавие оды полного имени автора выделяло и самого облагодетельствованного – крестным моего, Дмитрия Хвостова, сына стал монарх-отец!
Замечу, что эта благодарственная ода[103] не огранивается одним лишь описанием милостей нового государя. Хвостов, видимо, хорошо чувствовал, какие похвалы будут наиболее приятны его адресату – например, восторженные изъявления чувств по поводу военных преобразований монарха (тех самых, которые не принял великий дядя поэта):
Как мысль простру на ратно поле,Когда распоряжаешь строй,Я вижду МАРСА на престоле,Где ратник всякой есть герой.Твой шлем, броня и обученьеТворят ужасным ополченье,Воинский огнь и чин вселяТВОЙ меч, ТВОЙ дух и справедливостьСразят твоих врагов кичливость…Но не дерзнет востать земля [там же: 6].Очевидно, что эта ода пришлась к новому двору и переход екатерининского поэта в статус павловского песнопевца был успешно осуществлен [104].
В первые месяцы нового царствования Хвостов был неоднократно призываем в кабинет его величества, где он «принимал приказания изустные для сообщения Суворову» [Сухомлинов: 533]. Павел хотел с помощью Хвостова уговорить Суворова вернуться на службу и принять новый устав, введенный самодержцем. Но «переупрямить старого полководца» Дмитрию Ивановичу не удалось: Суворов так и не приехал на коронацию в Москву и «уклонился устроить по-новому вверенные ему войска» (в 1797 году Суворов ушел в отставку и был выслан в родовую деревню Кончанское) [там же].
Неудачное посредничество, впрочем, не повлияло на карьеру Хвостова. Не помешал ей и странный инцидент, произошедший с Дмитрием Ивановичем на московской коронации Павла в марте 1797 года. Неуклюжий камер-юнкер якобы упал с лошади, о чем тотчас же сочинил шуточную автоэпитафию, потом неоднократно им перепечатанную:
Здесь всадник погребен, который век трудилсяПегаса обуздав себе, доставить честь,Но в сорок лет желав на лошадь мелку сесть,Садясь, не совладел – и до смерти убился [там же: 516].За этой шуточной надписью стоит любопытный исторический сюжет. В своей «Автобиографии» Хвостов вспоминал, что, не умел владеть лошадью, «хотя при ней нанят был берейтер», упал с нее в день коронации и в результате вынужден был приехать «в экипаже к удивлению всех до церемонии в слободской дворец боковыми улицами» [там же]. Между тем на самом деле Хвостову угрожало падение совсем другого рода. Московская коронация Павла была демонстрацией новой идеологии императора, которую должны были немедленно усвоить его подданные, особенно придворные, развращенные порядками, установленными матерью государя. Первым из российских монархов Павел совершил церемонию верхом, а не в карете. Верхом должны были ехать и участвовавшие в процессии чиновники, генералитет и придворные. По воспоминаниям свидетелей, погода в тот торжественный день «не благоприятствовала торжеству; улицы еще покрыты были снегом», а «мороз был настолько чувствителен, что многих из придворных чинов, ехавших согласно церемониалу верхом, приходилось снимать с лошадей совершенно окоченевшими» [Шильдер: 343]. «Ничего не было смешнее, – вспоминал много лет спустя участник этой торжественной церемонии Е.Ф. Комаровский, – как видеть этих придворных, привыкших ходить по паркету, в тонких башмаках и шелковых чулках, – верхом, Бог знает на каких лошадях, и на тех не умеющих держаться и управлять ими. Многих лошади завозили, куда хотели, и оттого сии царедворцы потеряли свои ряды и наделали большую конфузию. Особливо примечателен был граф Хвостов, бывший тогда камергером» [Комаровский: 347].
Я бы и сам хотел поглядеть на скачущего Хвостова, но думаю, что Дмитрий Иванович историю о своем забавном падении выдумал или сознательно
