скрывающая до поры до времени «могучие силы грозы»; море и колодец – дождевые ключи; звери и птицы – грозовые облака различной формы; яйцо и камешек – солнце или молния. Разгадавший загадки громовержец шарахает молнией в лоб демону мрака, зимних туманов, стужи и вьюг, или что эффективнее – светит в него солнцем, обращая в камень (вот почему важен великан или тролль), а потом женится на богине летнего плодородия. Но приходит срок, и бессмертный демон возрождается. Сопоставляя яйцо с «громовой стрелой», А. А. Потебня вспоминает славянский обычай бросать яйца через избу для защиты от пожара и от удара молнии.
По гипотезе Дж. Фрэзера, собравшего львиную долю изложенных нами мифов и сказок, принцип отдельно хранящегося сердца (души) отражает веру дикаря в существование множества душ или жизненных центров. Душа человека может помещаться в животном (тотем) или предмете, который дикарь бережет, не уступая сказочному злодею в лукавстве и скрытности. В случае внешней опасности жизни дикаря ничто не угрожает, он спокоен, как богатый европеец, хранящий деньги в банке.
Но ведь в теле дикаря пребывает живое сердце, а не камень или пустота. Иначе он не мог бы жить! Спрятанное сердце является всего лишь дубликатом. Дикарь не погибнет, если животное убить, а предмет уничтожить, но лишится гарантии безопасности. Почему же тогда злодей гибнет? Не ошибся ли ученый, сопоставив человека с волшебным существом?
Без каких-либо доказательств Фрэзер называет естественной мысль о том, что предмет, заключающий в себе жизнь, одновременно несет смерть. Поэтому великана или Кощея убивают, ударив по голове яйцом или камешком. Символику самого предмета Фрэзер не затрагивает.
Б. А. Рыбаков, напротив, чересчур увлекается толкованием предметов и животных, игнорируя факт раздельного существования тела и сердца (души). В основу мироздания академик укладывает яйцо, а местонахождение смерти Кощея соотносит с моделью вселенной. В ней представлены все разделы мира: вода (океан), земля (остров), растения (дуб), звери (заяц), птицы (утка). Амбивалентность яйца оказывается кстати – она свидетельствует о дуалистической сущности мира и об извечной борьбе жизни и смерти, добра и зла, которую ученые так любят откапывать в сказках. Стоит начаться этой борьбе, и пребывание сердца вне тела можно сдавать в архив. Загудят фанфары, застучат барабаны, и человек в содружестве с «живыми силами природы» (помощники) пойдет совершать подвиги и угробит до той поры бессмертное зло.
Вслед за противоборством человечества со злом Рыбаков выявляет генетическую связь Кощея с древнегреческим Аидом (Плутоном), царем подземного мира мертвых. Мертвенность Кощея выводится ученым из этимологии «кощунов», исполняемых на поминках, и из способа расправы с его трупом, сжигаемым на костре с последующим разбрасыванием пепла (в таких сказках Кощей гибнет не от яйца, а от коня). Но, согласно Афанасьеву, фраза «кощуны творить» подразумевает не исполнение погребальных песнопений, а совершение действий, приличествующих колдунам и дьяволу.
Кощей родом с того света[18]. По данным Новикова, в большинстве восточнославянских сказок он предстает вовсе не худым стариком с длинной бородой, а эфемерным существом, которое летает, висит на одном волоске, горит и не сгорает в огне. Кощей, гибнущий от коня и сгорающий на погребальном костре, – несколько иная личность, имеющая отчасти исторические (степняк), отчасти ритуальные (трупосожжение) корни. К сюжету о сердце (душе) она касательства не имеет.
Несомненная заслуга Рыбакова состоит в раскрытии характера смерти Кощея от яйца: «Во всех случаях смерть Кощея предопределена какой-то высшей волшебной силой, а герой является промежуточным звеном». Вот и Аид, пленивший Персефону, вынужден отпускать ее весной и летом на землю не из-за своего поражения или гибели, а волею Зевса и по просьбе Деметры. Добавим сюда шумерский миф об Иштар (Инанне), спустившейся в преисподнюю, чтобы оспорить власть у здешней царицы Эрешкигаль, и с грехом пополам вырвавшейся оттуда благодаря хитроумному вмешательству богов.
Увы, промыслительный характер смерти Кощея академик не увязывает с пребыванием души вне тела. В результате возрастает роль царевны, наследницы Инанны и Персефоны, и сюжет о смерти Кощея вновь оборачивается сезонным циклом: омертвение растительного мира, вызванное уходом в подземный мир его богини, и прекращение сексуальной потребности у людей и животных[19]. При чем же тут сердце (душа) подземного владыки?
И в дальнейшем мотив разъединения тела и души, способ хранения души (принцип матрешки) и факт ее уничтожения рассматривались независимо друг от друга. С. Ю. Неклюдов обратил внимание на суть отделенной (внешней) души, парадоксально сочетающей в себе материальную природу (предметность) и способность к метаморфозам – разнообразие сменяемых обличий, многочисленность трансформаций и даже эффект невидимости. О невидимости свидетельствует поэтапное уменьшение «матрешек» вплоть до иглы, «наименее объемного» предмета. Недаром принцип матрешки применяется в мифах и легендах о пленении нематериальной субстанции – духа. Сначала его сажают в бутылку, бутылку кладут в бочку, бочку опускают в прорубь и т. д. Но в отличие от плененного духа спрятанная душа из сказки наделена материальной природой, а потому смертна – она убегает, прячется и, наконец, уничтожается[20]. Можно ли, однако, считать воду, дерево, церковь, обозначающие границу между мирами, всего лишь средствами для материализации или трансформации внешней души?
По мнению А. К. Байбурина, принцип матрешки служит для изображения смерти, а его наглядными иллюстрациями являются гроб, установленный в доме (склепе, мавзолее), и несколько вложенных друг в друга саркофагов в древнеегипетской традиции. Расчленение птицы и разбивание яйца маркирует вторжение инобытия в упорядоченное пространство живых.
В народе принято расчленять подозрительный труп и бить посуду в доме после похорон
