Придя с книгой в берлогу тетушки Далии, я обнаружил, что у меня есть еще целых двадцать минут, прежде чем надо будет переодеваться к ужину, поэтому я уселся в кресло и продолжил чтение. Мне пришлось прерваться на той странице, где мамаша Артроуз, поплевав на ладони, уже готовилась повергнуть читателей в трепет ужаса. Не успел я дойти до первых улик и пятен запекшейся крови, как дверь распахнулась и предо мной предстал Селедка. И едва я на него взглянул, как действительно почувствовал трепет ужаса – лицо его пылало, как багряный закат перед ветреной погодой, и весь вид выражал полное смятение. Он выглядел как Джек Демпси в конце финального матча с Джином Танни – как вы, вероятно, помните, в тот раз он не успел «нырнуть», когда Джин выполнял свой коронный прямой правой.
– Берти, – завопил он с порога. – Я тебя по всему дому ищу!
– Я задержался с Макпалтусом в буфетной. А что стряслось?
– Что стряслось!
– Тебе не нравится красная комната?
– Красная комната!
По его виду я догадался, что он пришел не затем, чтобы выразить недовольство по поводу спальных апартаментов.
– Тогда в чем загвоздка?
– В чем загвоздка!
Тут я понял, что пора принимать решительные меры. Через десять минут переодеваться к ужину, а в эту игру можно играть часами.
– Послушай, дурья башка, – терпеливо сказал я. – Решай, да побыстрее: либо ты мой старый друг Реджинальд Сельдинг, либо эхо в Швейцарских Альпах. Если ты собираешься повторять за мной каждое слово…
Тут появился папаша Глоссоп с коктейлями, и нам пришлось прекратить обмен любезностями. Селедка залпом осушил свой бокал и немного успокоился. Когда дверь за Родди закрылась и мы смогли продолжить разговор, он заговорил уже нормально.
– Берти, – сказал он и взял второй бокал, – случилось нечто ужасное.
Должен признаться: у меня упало сердце. Вы, наверное, не забыли, как я в разговоре с Бобби сравнил Бринкли-Корт с усадьбой из рассказов покойного Эдгара Аллана По. Если вы знакомы с его произведениями, то, конечно, помните, как несладко приходилось у него тем, кто останавливался на ночь в загородном доме, – в любую минуту в комнату мог войти закутанный в окровавленный саван мертвец. В Бринкли до этого пока не доходило, но атмосфера становилась все более и более зловещей, а тут еще Селедка заявляет, что готов поведать нечто ужасное, и еще сильнее нагнетает ощущение надвигающейся беды.
– Что случилось? – спросил я.
– Я расскажу тебе, что случилось, – сказал он.
– Да, будь так добр, – попросил я.
И он рассказал.
– Берти, я думаю, ты понимаешь, что я был в полном отчаянии, когда прочитал это объявление в «Таймс»? – сказал он и взял третий бокал.
– Разумеется. Это вполне естественно.
– У меня голова шла кругом, и…
– Да, ты мне уже рассказывал. У тебя потемнело в глазах.
– Жаль, что ненадолго, – с горечью произнес он. – К сожалению, скоро это прошло. Через какое-то время тьма рассеялась, и меня охватила страшная ярость. Я буквально клокотал от злобы, а потом встал со стула и написал Бобби оскорбительное письмо.
– О Господи!
– И уж постарался от души.
– Ах ты, черт!
– Открыто обвинил ее в том, что она дала мне от ворот поворот из корыстных побуждений, чтобы выйти замуж за более богатого претендента. Назвал ее распутной Иезавелью с морковными патлами и добавил, что очень рад, что наконец-то от нее избавился. Написал, что… не помню, что я еще там написал, но выдал ей по первому разряду.
– Но ты ни разу не упомянул про письмо.
– Я был вне себя от счастья, когда узнал, что объявление в «Таймс» – всего лишь уловка и что она меня по-прежнему любит, и напрочь забыл про злосчастное послание. А сейчас вдруг вспомнил – прямо как обухом по голове. Я даже по… по…
– Поперхнулся?
– Пошатнулся. Ноги стали как ватные. Но у меня все же хватило сил дотащиться до телефона. Я позвонил в Скелдингс-Холл – мне сказали, что она только что приехала.
– Видать, неслась, как поддавший автогонщик!
– Не сомневаюсь. Одно слово – слабый пол. Короче говоря, она уже была там. И жизнерадостным тоном сообщила, что обнаружила на столе в холле
