Костер, естественно, погас. А заготовленные куски топлива, превратившись в маленькие лодочки, куда-то уплыли. На месте кострища красовалась большая лужа. Я решил устроить хотя бы приблизительную инвентаризацию своего имущества и обнаружил, что сухой мох, коробку с которым я по глупости оставил открытой, унесло ливнем. Кремня я тоже найти не смог. Ливнем унесло и один из рюкзаков с запасами еды. Я вытащил из-за пазухи блокнот и открыл его. Поля в нем промокли насквозь, и бумага кое-где начала расползаться, но записи я, проявив предусмотрительность, делал карандашом, так что все они сохранились, чернила не потекли, и я мысленно поблагодарил себя хотя бы за эту малость.
Вскоре выглянуло солнце. Температура начала повышаться, над куском натянутой на колышки парусины и над мелкими лужицами стал подниматься пар. Я выпил немного воды. Сунул в рот горсть орехов и тщательно разжевал, превратив в кашицу, чтобы они проскочили в горло, вдруг ставшее чересчур узким. Я с трудом содрал с себя одежду и голышом уселся на теплую скалу. За спиной у меня вздымался чудовищный зев пещеры. И повсюду вокруг, куда ни глянь, до самого туманного горизонта простирался бескрайний зеленый океан джунглей.
Я открыл блокнот, выложил его на солнце, дождался, когда высохнут страницы, потом взял в руки карандаш и начал писать.
Теперь я и писать больше не могу. Зато в мой последний день меня словно благословили сияющим солнечным светом. И я очень благодарен за это. Надеюсь, я правильно этот день использовал.
Но вот снова наступает ночь.
Жаль, что у меня не получилось более счастливой концовки.
Плотина
Щелкнув замком, он открыл ржавую дверцу старого багажника, и Лео и Фран – крупные шоколадно-белые пойнтеры, – дрожа от возбуждения, ринулись с заднего сиденья машины на волю, поднырнули под нижний край ограды и, совершая длинные летящие прыжки, стрелой понеслись через поле. Он сунул изрядно погрызенный и пожеванный теннисный мячик в один карман куртки, два свернутых поводка – в другой, прихватил с собой порванную, лишенную рукоятки теннисную ракетку и захлопнул багажник. Затем нажал на кнопку, запер машину и стал подниматься по лесенке перелаза.
Перед ним расстилалось море травы. Целых двадцать акров. В этом году здесь не было овец, и над землей колыхалось полмиллиона спокойно расцветших лютиков, а в воздухе пахло цветущим боярышником. На днях он где-то вычитал, что в состав этого запаха входят, оказывается, те же химические вещества, что содержатся в сперме и в трупах. Слева от него, за лугом, виднелся лесок Уитэм. Где-то там, среди деревьев, пролегал Поющий путь, и бредущие по нему пилигримы каждый раз разражались пением псалмов, проходя мимо Трона Богородицы и любуясь серебристым Порт-Медоу[84] и виднеющимися за ним крышами городских гостиниц и церковных шпилей. Стоял один из тех прозрачных весенних дней, которые одновременно кажутся и теплыми, и холодными. Голубизны вокруг хватало, чтобы сшить не одну пару морских штанов. Но на высоте 16 000 футов проплывали порой легкие перистые облака, состоявшие из множества мелких ледяных кристалликов. Прямо перед ним на тропу на пару секунд присела трясогузка, но тут же снова вспорхнула и унеслась прочь.
Лео подлетел к нему и резко остановился, за ним примчалась Фран. Лео залаял, припадая к земле, вытянув вперед передние лапы и высоко подняв зад.
Он видел, что река, протекавшая справа, прямо-таки переполнена после ливней, что выпадали всю прошлую неделю; на стрежне вода шла мощным журчащим потоком, устремляясь к водосливу, где падала вниз и широко разливалась по равнине. На противоположном берегу реки над поросшей кустарником пустошью кружил канюк.
Осторожно пробравшись между решетками для скота, он – как бывало всегда и именно в этом месте – почувствовал, что наконец пересек невидимую границу, за которой начинается территория, неподвластная городу.
Прошло уже семь недель после ухода Марии, и он был доволен тем, что неплохо справляется и один. Конечно, помогали собаки – вытаскивали его на длительные прогулки, вот как сегодня. А может, собакам казалось, что нужно как следует использовать неожиданно выпавшую на их долю удачу. С ними дом никогда не бывал пуст. И он, даже проснувшись ночью один в постели, сразу вспоминал, что внизу – его собаки. Прожив в браке двадцать шесть лет, он начал учиться готовить: макароны с сыром, пастуший пирог… А еще он стал очень много читать, выбирая книги из числа тех, что бог знает сколько времени с гневом взирали на него с многочисленных полок, со всех сторон окружавших телевизор: Джон Гришэм, Филип Пулман, несколько книг об Афганистане, автора которых он так и не сумел запомнить…
Фран снова примчалась с мячом в зубах. Они вместе исполнили некий танец, состоявший из разнообразных уверток и обманных бросков, и в конце концов Фран все-таки выронила мячик, а хозяин тут же подхватил его и постарался забросить как можно дальше.
Если трудности на его новом жизненном пути все же порой встречались, то этого, разумеется, и следовало ожидать. Чем дальше, тем труднее даются человеку любые перемены, точно так же, как и тело его с годами становится все менее ловким и гибким. Вот сегодня, например, он ощущал это в полной мере. Кроме того, его не покидало ноющее чувство, что его брак – это лишь самое последнее из того, что давно успело от него ускользнуть. «Мир слишком быстро меняется, – думал он, – и я этих перемен толком не понимаю, а ценности, с которыми я вырос, стал взрослым и долгое время жил, теперь многими
