слишком близко подошел к последней черте.
Она откинула голову назад и, не открывая глаз, с силой выдохнула. Она оказалась очень некрасивой, почти безобразной. Просто его ввели в заблуждение ее чудесные светлые волосы. У нее были крупные черты лица, нос картошкой.
– Твою мать, – вырвалось у нее. – Так и этак твою мать.
Ему всегда было не по себе, когда при нем сквернословили, и он поспешил представиться:
– Меня зовут Йен.
Но она и не подумала назвать свое имя.
– Почему вы не захотели поехать в больницу? – спросил он.
Она подняла голову, открыла глаза, с изумлением осмотрела надетые на нее спортивные штаны, толстовку, толстые на носки и с подозрением спросила:
– Что это вы со мной сделали?
– Я переодел вас в сухую одежду.
– Вы меня изнасиловали?
Он был настолько удивлен, что даже ответить сумел не сразу.
– Но ведь это вы сняли с меня одежду? – Она явно была охвачена паникой. – Где моя одежда?
Ему вдруг тоже стало страшно. А что, если она прочла мысли, что приходили ему в голову, пока он ее раздевал? Что, если она просто притворялась, а на самом деле была в сознании?
– Вы прыгнули в реку, помните?
Внезапно она совершенно успокоилась.
– Да-а. Я порой еще и не такие штуки проделываю. – И она невесело усмехнулась.
– Но вам все же удалось остаться в живых. – Сердце у него, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.
– Они там втыкают в тебя иголки, – еле ворочая языком, как пьяная, сказала она. И он вдруг подумал: а что, если перед тем, как прыгнуть в реку, она наглоталась каких-то таблеток? И потом, этот ее жуткий ремень и дурацкие подтяжки… – Они всю тебя опутывают проводами, как подопытную обезьяну в лаборатории. Пытаются мысли твои прочесть.
– Ваша одежда в кухне. – Уровень адреналина у него начинал понемногу снижаться. – Я все высушу и принесу вам.
– А то, что написано внизу мелким шрифтом, все равно никто не читает, – продолжала она, прихлебывая сладкий кофе. – Да они все что угодно могут с тобой сделать!
Неужели менее получаса назад они действительно находились в воде, на самой середине Темзы?
– Вот я и решила послать все к чертовой матери. Это же
В ее голосе слышалась такая горькая жалость к себе самой, что он осмелился протянуть к ней руку, но, получив весьма ощутимый шлепок, с некоторым разочарованием понял, что она, пожалуй, ему почти неприятна.
– В таком случае извините, что я вас спас. – Его слова должны были прозвучать неприязненно и насмешливо, но он и сам удивился, насколько точно они соответствуют чувствам, которые он сейчас испытывал.
– Как же мне, черт побери, холодно!
Он принес ей шарф, который несколько лет назад забыл в его доме кто-то из рассеянных гостей, приглашенных к обеду.
– Почему все-таки вы это сделали? – спросил он.
– Будто вы поймете!
– А вы попробуйте объяснить, может, и пойму.
– Вы просто очень стараетесь быть «милым». – И она, согнув пальцы, изобразила кавычки, словно ей лет пятнадцать. – Хотя на самом деле никому ни до кого дела нет.
Он даже губу закусил, до того она его разозлила. Просто удивительно! Теперь он уже не мог остановиться и сердито заговорил:
– Нельзя просто взять и отказаться от собственной жизни! – Разумеется, он думал о Тимоти, о тех ночах, когда его сын не являлся домой, о его ужасных, прости господи, полубездомных «друзьях», о том, как от этих «друзей» пахло. – Всегда ведь есть тот, кому ты не безразличен. Есть родители, братья, сестры, друзья, соседи, твой врач, учителя, у которых ты учился в школе и в колледже. Есть хотя бы тот жалкий ублюдок, которому пришлось вытаскивать тебя из реки… – Он немного задохнулся. У него никогда раньше не возникало таких мыслей, он не представлял, что жизнь каждого – и впрямь общее достояние, и каждый теряет частицу самого себя с каждой новой смертью, пусть даже умирает совсем чужой человек. А может, мелькнула у него мысль, он все еще питает отчаянную надежду на последнюю хрупкую связь, что сохранилась между ним и его сыном? Надежду на то, что, если осторожно потянуть за эту призрачную тонкую связующую нить, его все еще можно будет вернуть домой?
– Эй, стоп! – Она подняла руку каким-то почти комедийным жестом, но без малейшей улыбки. – Мне вовсе не нужны проповеди.
