преодоленных сотен миллионов километров ей казалось вполне реальным, что она может умереть, сделав самый последний шаг в этом невероятно долгом путешествии.
Ребенок явно слабел, его крики становились все тише. Возможно, именно он один и сумеет выжить. И если бы она могла отдать свою жизнь ради его спасения, то сделала бы это с радостью.
А потом помощь все-таки подоспела. Тишину разрезал громоподобный гул вертолетов, заворчали огромные грузовики-амфибии, оглушительно захлопали их дверцы, послышались шаги и глухие голоса людей, говоривших по-русски и по-английски, и кто-то окликнул Клэр по имени. Предполагалось, что она сама откроет изнутри задвижку на двери капсулы, но в сложившихся обстоятельствах дверь пришлось вскрывать с помощью резака. Клэр было видно, как за стеклом разлетаются искры от кислородно-ацетиленовой горелки.
Наконец дверь рухнула, и в капсулу мощной волной ворвались запахи пыли, травы, автомобильного выхлопа. Почувствовав эти запахи, Клэр расплакалась. Над ней тут же склонились чьи-то лица. Она едва успела предостерегающим жестом выставить перед собой руки. «Стоп. У меня шея сломана». И тут же ее шею легко обхватил пластмассовый воротник, сделанный точно по ее размеру – видимо, в предвидении подобной ситуации. Кто-то разрезал изоленту и высвободил ребенка. Затем за спинку ее кресла аккуратно опустилось некое подобие экскаваторного ковша, легко и осторожно приподняло ее вместе с креслом и вынуло из капсулы.
На Клэр буквально обрушились яркий свет, радостный людской гомон, шум механизмов, вспышки телекамер, треск радиоустройств. Размеры этого мира ее просто потрясли. И вокруг оказалось очень много людей. Ее куда-то несли, и малыша тоже несли рядом с ней. Она видела его обмякшее тельце, но он был жив и щурился от чересчур яркого света. Значит, подумала она, ему просто тяжело сражаться с земной силой притяжения.
Вокруг нее что-то происходило и то и дело менялось. Она ужасно себя чувствовала. Очень болела и кружилась голова. Потом ее вырвало, и кто-то заботливо вытер ей рот влажной салфеткой. Медики подняли ее по пандусу в ближайший грузовик-амфибию. Гигантский ковш убрали внутрь, заработал двигатель, и Клэр, протянув руку, ласково сжала ручонку сына.
Было так странно ползти с черепашьей скоростью по бугристой земной поверхности после столь длительного безостановочного и безмолвного скольжения в космосе. Люди о чем-то спрашивали Клэр, что-то ей говорили, но отвечать у нее не было сил. Наконец они выехали на проселочную дорогу, и тряска значительно уменьшилась, а чуть позже послышалось тихое пение огромных колес по асфальтовому покрытию шоссе. Голова Клэр была зафиксирована в одном положении, так что вид из окна был ей недоступен. Но собственный вес – вес языка, ступней, рук, ног и внутренностей – она ощущала очень отчетливо. Врач ввел ей в локтевой сгиб иглу и присоединил капельницу.
Через некоторое время грузовик, замедлив ход, свернул на космодром.
Сперва ей показалось, что это сон.
– Клэр?..
Но даже когда она открыла глаза и посмотрела на него, ей все-таки понадобилось некоторое время, чтобы поверить: перед ней именно он. Теперь у него была аккуратно подстриженная черная бородка, и он немного прибавил в весе, но это лишь придало ему солидности, которой он раньше был совершенно лишен.
– Питер, это ты? – Он в ответ ласково сжал ее руку. – Ты ждал меня?
Два дня Клэр пролежала пластом. Потом стала приходить в себя и уже понемногу ела куриный супчик и яичницу-болтунью. Тошнота постепенно отступала, а вскоре Клэр смогла даже сесть. Ее ребенка поместили с ней рядом в автомобильном кресле, со всех сторон обложив овечьими шкурами, чтобы уберечь от синяков и ссадин, связанных с новым для него земным притяжением. Клэр старалась как можно чаще приподнимать сына, вытаскивать его из кресла и, взяв под мышки, раскачивать над полом, стараясь, чтобы мальчик время от времени касался пола ножками. Но он, похоже, совершенно не понимал, что ему со своими ногами следует делать.
Питер жил рядом, в гостинице «Центральная» на космодроме Байконур. Душ в гостинице не работал, а ресторан был вечно закрыт.
Клэр старалась понемногу поднимать небольшие тяжести и ходить – хотя бы до противоположной стены и обратно. Она ела баранину с хлебом, запивая все стаканом вина. Потом стала выходить, чтобы посидеть на солнышке десять минут, а затем и двадцать. Земное небо казалось ей огромным, и его созерцание вызывало у нее приступы агорафобии. А вот ветер ей ужасно нравился. И дождь тоже. К ней довольно часто приходили журналисты, но им было разрешено задавать только определенные вопросы и ни в коем случае не задерживаться дольше пятнадцати минут. Ее без конца фотографировали с сыном. Ходить мальчик так и не начал. Клэр казалось, что при попытках встать на ноги он испытывает боль. Но он был жив, и они были вместе, на Земле, а ведь когда-то она не смела на это даже надеяться.
Питер приходил каждый день, и ему разрешалось пробыть у нее целый час. Он с удовольствием носил маленького Майкла на руках, и ему, похоже, было плевать на то, что не он отец этого ребенка. Клэр такое великодушие просто ошеломило. Ей казалось, она подобного отношения с его стороны не заслуживает.
Потом на военном самолете «Антонов» они полетели в Москву. В аэропорту на нее снова накинулась толпа интервьюеров. И она сказала: «Знаете, есть вещи, о которых я не могу и не хочу говорить. – Потом прибавила: – Но больше всего мне хочется, чтобы меня наконец оставили в покое. – И вдруг продекламировала: – О смерть, ты для меня любовнице подобна с белейшей кожей цвета облаков, а волосы твои темны и тяжелы, как
