клялась, что только пытается утешить отца, который стал болеть). Но как Маргарет ни пыталась убедить Сару вести дневник, та отказывалась под тем предлогом, что ее жизнь скучна, что в ней не происходит ничего такого, о чем она хотела бы написать.
– Но, как я замечаю, это не мешает тебе писать Фрэнсису, – сказала Маргарет.
Должен сказать, что Маргарет прилагала немало усилий, чтобы найти занятие для Сары, но та оставалась глухой ко всем предложениям по благотворительной работе, ведению дневника и других способов проводить время. Сара, впрочем, предпринимала попытки «исполнять свои обязанности», как она это называла, но как может мужчина получать удовольствие, занимаясь любовью с женой, если он знает, что ей ненавистна каждая секунда этих занятий.
В середине августа Маргарет невзначай обронила:
– Мы с мальчиками должны вскоре собираться. Я обещала погостить в Йоркшире у Фенуиков в начале следующего месяца, а перед поездкой на север хочу недельку побыть на Сент-Джеймс-сквер.
Мы с Сарой тут же погрузились в отчаянную панику и умоляли ее остаться, но она отказалась.
– Мне нравилось в Кашельмаре, – твердо сказала Маргарет, – и я знаю, что мальчикам тоже понравилось. Патрик, ты уделял им столько времени. Но никакие гости не должны засиживаться, и у нас есть другие обязательства.
Они уехали. И вот мы остались вдвоем в Кашельмаре, стояли у двери, смотрели, как удаляется экипаж, спускаясь по склону, и тут Сара разрыдалась, а я почувствовал себя, как, вероятно, чувствовал Робинзон Крузо, когда оказался на своем жалком необитаемом островке.
– Почему ты не спишь со мной? – спросила Сара.
– Я думал, ты этого не хочешь, – ответил я.
– Не хочу.
Это было неприятно слышать. Я знал: она предпочитает спать одна, но все же ее слова доставили мне боль.
– Тогда почему ты спрашиваешь?
– Потому что мы должны спать вместе.
– Но мне показалось, ты говоришь…
– Я хочу ребенка. – Сара заплакала. – Я хочу ребенка, а откуда он может взяться, если ты ко мне и не приближаешься, никогда меня не целуешь, никогда ко мне не прикасаешься, никогда, никогда, никогда ничего не делаешь…
И тогда на нас обрушилась самая ужасная катастрофа. Я пытался заниматься с нею любовью, но все было тщетно.
– Почему ты не можешь? – спросила Сара. – Почему? – Она снова плакала.
– Не плачь.
– Но я не понимаю.
Мне пришлось выйти из спальни. Больше не мог слушать ее нытье. Я спустился по лестнице, напился и уснул за обеденным столом, а когда проснулся, вышел из дому в дикий сад, чтобы увидеть восход солнца.
Думаю, именно тогда я и решил стать садовником. Сев на покрытую плесенью скамейку близ поросшего сорняками участка подлеска, я увидел вдруг ровные зеленые луга, цветущие клумбы и петляющие по лесу среди рододендронов и азалий дорожки. Я мог бы обустроить здесь маленькие террасы, беседки. Можно сделать фонтан или выкопать пруд с лилиями, поставить одну-две статуи из чистого белого мрамора в тени кипарисов. Создать настоящий итальянский сад. Он напоминал бы мне о Флоренции и более счастливых временах. Я ничего не знал о садоводстве в таких больших масштабах, но не сомневался, что смогу выучиться. Это будет еще интереснее резьбы по дереву, потому что, каждый раз вырезая что-то, я знал, как далеко мне до совершенства Гринлинга Гиббонса. Но сад… мне больше не нужно будет беспокоиться, чем занять время в Кашельмаре. Мне ни о чем не нужно будет беспокоиться. Я стану думать только о цветах, деревьях и кустарниках, о земле и камне, свете и воде. Создам замечательный сад в Кашельмаре, такой прекрасный, что те, кто придет после меня, будут говорить: «Этот сад создал Патрик де Салис», и мое имя станет синонимом красоты, искусства и мира. Это будет бессмертием. И тогда не важно, есть у меня сын или нет. Не будут иметь значения мои неудачи во всем остальном, что я предпринимал. Я создам прекрасный сад в Кашельмаре, произведение искусства из диких зарослей.
Я много времени проводил, обдумывая планы, десятки раз исходил огороженные стеной акры, примыкающие к дому, а потом уединился в библиотеке и набросал мои идеи на бумаге. Тогда же нашел книги по садоводству. Прежде я их и не замечал, но всегда думал, что никакие книги в библиотеке не могут меня заинтересовать. Книги по садоводству находились в небольшом алькове с одной стороны камина, а когда я стал просматривать их, то нашел имя моего деда – Генри де Салиса; оно было выведено аккуратными буквами на каждом форзаце.
Меня вдруг страстно увлек мой дед, и, обыскав чердак, я нашел его портрет и перенес в библиотеку. Я давно собирался убрать портрет матери с его места над камином, а теперь мог заменить его изображением человека, которого никогда не видел. На меня с холста с невинным выражением смотрело простецкое голубоглазое лицо. Художник написал портрет без души, но эта картина значила для меня больше, чем тщательно исполненный портрет матери с ее неотразимой красотой и изяществом.
Сара не могла понять этого, но она не понимала почти ничего из того, что я теперь делал. Мы безнадежно поотирались друг подле друга в течение
