недели-двух после отъезда Маргарет, а затем, слава богу, возник повод отвлечься от наших будней – Катерин спрашивала, не может ли она заглянуть к нам с визитом.
Мы, конечно, оба принялись упрашивать ее погостить у нас (не кого-нибудь – Катерин!), потому что любое общество было предпочтительнее нашему уединению в Кашельмаре, и Катерин приехала из Дьюнеден-касла, чтобы провести с нами сентябрь. Дьюнеден не явился, но меня это не удивило – я знал, он меня презирает, к тому же догадывался, что Катерин приехала, руководствуясь лишь правилами приличия: она не могла не посетить брата и невестку, которые обосновались всего в восьмидесяти милях от ее дома.
Когда Катерин уехала, я снова попытался заниматься любовью с Сарой, но опять ничего не получилось, хотя я и подкрепился необходимым количеством потина. В Кашельмаре начались бесконечные дожди – час за часом, день за днем, и я ничего не мог делать у себя в саду, сидел в библиотеке, листал книги деда и мечтал о том, чем займусь весной. И все это время чувствовал, что сначала нужно пережить Рождество – Рождество вдвоем с Сарой, потому что Маргарет давно пообещала провести Рождество с Катерин, и, хотя я тоже надеялся на приглашение, из Дьюнеден-касла не пришло ни слова.
Альфред Смит отправился в Эпсом. Маделин уже планировала рождественский обед для всех бесхитростных крестьян, которые ради бесплатной еды были готовы прикидываться голодающими. Мы остались одни.
Пятнадцатого декабря я поднялся с рассветом, оделся и спустился в библиотеку.
«Пожалуйста, приезжай, – написал я Дерри. – Кузен Джордж и Дьюнеден могут идти ко всем чертям, потому что я в таком состоянии, что меня уже даже потеря Вудхаммера не волнует. Здесь скука смертная, как ты можешь себе представить, а мне бы хотелось весело провести Рождество. Надеюсь, Клара поправилась. Сара в добром здравии. Мы с нетерпением ждем вас обоих. Пожалуйста, пожалуйста, приезжайте. Твой П.».
Письмо получилось плохое, но я не чувствовал в себе способности написать что-либо другое. Как бы то ни было, я его запечатал, оседлал лошадь и поскакал в гостиницу в Линоне, где позднее в этот день должна была появиться почтовая карета. Солнце встало, когда я проехал мимо озера и пересек каменный мост через реку Фуи. Когда моя лошадь трусила к вершине перевала, я оглянулся и увидел черные горы на фоне бледно-розового неба.
Мне оставалось проехать милю до дороги, которая шла от Голуэя в Линон, когда я заметил, что мне навстречу кто-то едет.
Я сразу же узнал, кто это, но как – понятия не имею, потому что еще толком не рассвело, а он являл собой всего лишь облаченное в черное фигуру на лошади. Но я знал. И он тоже знал, кто я, потому что мы оба дали шпоры лошадям и одновременно поскакали галопом. Грязь летела из-под копыт, ветер пел у меня в ушах, еще минута – и мы уже смеялись, тянули друг к другу руки, а Дерри произнес своим невозмутимым голосом, так хорошо мне знакомым:
– Жизнь прекрасна, правда?
Глава 5
– Патрик, после твоего отъезда в Лондоне стало дьявольски скучно, – сообщил Дерри, когда утихли восторги радостной встречи. – И потом, мне так часто доставался туз пик в картах, что я бы наверняка заболел и умер, останься я в Англии. – Он кинул взгляд через плечо, словно ожидал увидеть там ухмыляющуюся смерть, а когда я рассмеялся, Дерри возразил: – Ты не понимаешь, какое это жуткое дело – быть ирландцем в Лондоне. Вы, англичане, такие надменные ребята!
– Что-то я не замечал, чтобы по отношению к тебе кто-то проявлял надменность.
– Нет, конечно, все ко мне относились дружески, пока ты оставался в Лондоне, но стоило тебе уехать – предрассудки в отношении так и полезли. Уотермилл и Хантингфорд не принимали мои долговые расписки, а этот ублюдок Дэнзигер попросил меня покинуть «Альбатрос». Он сказал, что поступали жалобы, будто я мошенничаю в карты, – мошенничаю! Ты можешь себе представить? Жаль, что наш разговор проходил без свидетелей, а то бы я засудил его за клевету – он бы у меня голым остался.
– Но кто…
– Откуда я знаю, кто запустил эту ложь? Думаю, Стил. Он задолжал мне пару сотен и не хотел отдавать, когда мне требовались деньги, чтобы погасить долги. Но какое имеет значение, кто на меня обозлился? Скоро стала распространяться ложь, будто меня выставили из «Альбатроса» за жульничество, и никто из политиков не пожелал и близко ко мне подходить. Конец всем моим политическим амбициям! Вот что значил туз пик, у меня на этот счет нет сомнений, – мою гибель как начинающего политика.
– Но это же чудовищно несправедливо!
– Может быть, но меня это больше не волнует. Я собираюсь вернуться в Дублин и снова заняться адвокатской деятельностью. Клару я оставил на Сент-Джеймс-сквер с Маргарет. Я решил, что сначала подыщу место для жилья, а потом уже привезу ее в Ирландию. Но как только я оказался в Ирландии, то подумал, что никак нельзя не сесть на поезд до Голуэя. Когда же добрался до Голуэя… я сел в рейсовый экипаж, но доехал только до Утерарда, а там лошадь захромала и всем пришлось сойти, хорошо еще мне удалось взять эту жуткую клячу, которая едва двигает ногами…
– Ты хочешь сказать, что всю ночь ехал из Утерарда?
– Выбор был невелик: либо ехать, либо ночевать в клоповнике!
– Бедняга, ты, наверное, устал. Давай-ка побыстрее домой.
– Не хочу создавать для тебя трудности. Я не забыл, какие условия тебе поставил этот мошенник Дьюнеден, но не думаю, что мое короткое пребывание
