– Разумеется, будет и еще ребенок! – резко возразила Маргарет. – Не глупи, Сара. У тебя появилась прекрасная возможность начать ваш брак заново, и я не думаю, что ты такая недальновидная, чтобы упустить этот шанс.
Ее слова, конечно, взывали к моей гордости и к тому же показывали, что наша глупая ссора не стоит и выеденного яйца, и я вдруг устыдилась. Какое может иметь значение, как называть ребенка? Он был здесь – вот что самое главное – и хорошо рос, и еще он был, безусловно, самым красивым ребенком в мире. Да, я знаю, все матери так говорят о своих детях, но Нед и правда был самым красивым. Все это утверждали – не только я.
– Теперь твоя судьба переменилась к лучшему, – напомнила мне Маргарет перед отъездом в Лондон в новом году. – Я и вправду верю, что у тебя с Патриком все теперь будет хорошо, но, что бы ни случилось в будущем, запомни: есть три вещи, которых ты не должна делать. Никогда не жалуйся на нехватку денег, никогда не вспоминай прошлые катастрофы и никогда, никогда, никогда…
– …не произноси имени Дерри Странахана, – устало закончила за нее я, стараясь скрыть раздражение. Четыре с половиной года брака сделали меня чуточку мудрее, и у меня не было ни малейшего желания повторять ошибки, что я совершала девятнадцатилетней невестой. – Знаю, Маргарет, знаю, ты мне все это уже говорила.
– Есть вещи, которые нужно повторять и повторять, – настаивала Маргарет, но, увидев мою досаду, поспешила добавить: – Ты не думай, что я только к тебе пристаю. Я и Патрику говорю очень жесткие слова. И знаешь, – продолжила она, намазывая слой похвалы на несъедобный совет, – когда я вспоминаю, как Патрик пренебрегал тобой прежде, я удивляюсь, как это ты ему не изменила. Ты вела себя очень достойно и, конечно, заслужила теперь право быть счастливой.
Я люблю, когда меня хвалят. Мне ничто не доставляет такого удовольствия, как искренняя улыбка и любезные слова благодарности, но я не заслуживала ее похвалы и прекрасно это знала. И потому не улыбнулась ей, а покраснела (я редко краснею – такой уж у меня цвет лица) и пробормотала смущенно что-то о флирте в бальных залах Лондона.
– Но ты ведь ни с кем не ложилась в постель? – резко спросила Маргарет, и эта вспышка неделикатности настолько ошеломила меня, что я и опомниться не успела, как уже выложила ей правду.
Я никогда никому не рассказывала все прежде. Никогда. Есть такие темы, настолько неприличные, что о них и думать-то трудно, я уж не говорю – облекать в слова.
– Ты ведь ни с кем не ложилась в постель? – повторила Маргарет, и я ответила, дрожа:
– Господи боже, нет! И с Патриком-то в постели сплошная мука, зачем мне ложиться с кем-то еще?
Мы смотрели друг на друга в наступившей тишине, и я, к собственному изумлению, увидела, что потрясла ее гораздо сильнее, чем она меня.
Я часто думаю: что нас делает такими, какие мы есть, – обстоятельства или наследственность. Я всегда считала себя жертвой обстоятельств, думала, что моя жизнь пошла наперекосяк в результате неудачного брака, но, с другой стороны, почему же я согласилась на этот брак? Потому что меня воспитали в убеждении, что наивысшее достижение для девицы – это брак с богатым, молодым, внешне привлекательным аристократом? Или потому, что я была дочерью своего отца и роскошь играла для меня такую важную роль? Или даже – ужасная мысль! – потому, что я была еще и дочерью моей матери и всегда хотела угождать людям, «делая то, что положено делать»?
В одном, по крайней мере, можно не сомневаться: ничто в моем детстве не подготовило меня к несчастливому браку. Да, я знаю – я была экстравагантной, своевольной и ужасно избалованной любящим отцом. Как четко я понимаю это теперь! Но меня любили. Любили, наверно, чрезмерно и баловали чрезмерно, защищали от суровых реальностей мира, посадив в позолоченный кокон, но при этом любили, и в течение многих лет, пока я росла, мне даже и в голову не приходило, что я могу существовать в мире, в котором меня не окружают любовью.
«В вашей семье все так счастливы!» – бросил мне Патрик не без зависти, когда мы только познакомились в Нью-Йорке, и это было правдой. Мама и папа любили друг друга; они, конечно, никогда не ссорились в нашем присутствии, и хотя годы спустя я узнала от Чарльза, что папа содержал любовницу, думаю, такие взаимоотношения устраивали их обоих. Чарльз, который родился за два года до меня, был более усердным и серьезным, чем я, но иначе оно и быть не могло: он – сын и наследник, на его плечах лежала определенная ответственность. Я считала Чарльза образцом совершенства и любила его до безумия. Как и мама. Думаю, именно поэтому мы с мамой так часто не ладили, когда я росла, но уж если я была любимой дочерью папы, то по справедливости Чарльзу полагалось стать любимым сыном мамы.
Отдавая маме должное, не могу не признать: она, как никто другой, подозревала, что брак станет для меня жестоким потрясением. Мама всегда производила впечатление ленивой и глупой женщины, но только потому, что с годами очень располнела. На самом же деле она отличалась здравым смыслом и проявляла неимоверную активность в социальной жизни. Мама страдала от неуверенности в себе, и ей никогда не хватало силы воли возражать мне или папе, когда мы проявляли неумеренный деспотизм. Но я знала: она беспокоилась обо мне перед моей свадьбой, потому что заставила себя поговорить со мной о Вещах Запретных. Это, вероятно, стало большим испытанием для мамы, которая всегда строго придерживалась рамок приличия.
– Жаль, что ты уезжаешь так далеко после свадьбы, дорогая, – до сих пор слышу я ее голос. Вижу взволнованное выражение в ее больших карих глазах. – Как бы мне хотелось, чтобы ты жила в Нью-Йорке!
– Но в Лондоне у меня будет Маргарет, – раздраженно напомнила я, полагая, что она делает из мухи слона. Я уже давно для себя решила, что мы с Патриком заживем счастливой жизнью, как и все лучшие люди, и не видела никакой нужды в том, чтобы мама жила за углом.
