а когда принесли наши котлеты, без слов взял вилку и нож. К этому времени Нед начал чувствовать себя неловко. Он беспокойно ерзал на своем стуле, и, хотя и пытался есть котлету, половина осталась на тарелке. В конце концов я пожалел его. Он был всего лишь мальчишкой и, вероятно, совсем не таким самоуверенным, каким хотел казаться.
– Пудинг? – коротко спросил я.
– Нет, спасибо, – ответил он, глядя на свою тарелку, и теперь я понял, что он стал доступнее.
Я заказал ватрушку и чай. Чай у Райана варят по-настоящему, в отличие от других известных мне американских заведений, я всегда после обеда здесь выпивал большой чайник. Как только Джо принес заказ, я подался вперед так быстро, что Нед подпрыгнул, и сообщил ему самым спокойным голосом:
– Твоя мать просила меня обсудить с тобой кое-что. Ты меня выслушаешь по-человечески или мне придется объяснить ей, что ты вел себя слишком грубо и разговаривать с тобой было невозможно?
Он проглотил слюну и заставил себя произнести:
– Конечно, говорите то, что хотели.
– Ты должен обращаться ко мне «сэр», – указал я. – Тебе двенадцать лет, а мне за сорок, уже по одному возрасту я заслуживаю некоторого уважения с твоей стороны.
Он уставился в скатерть. Ни одна статуя еще не была такой неподвижной.
– Почему тебе так трудно быть вежливым со мной? – поинтересовался я. – Ведь не потому же, что твоя мать – моя любовница: когда мы впервые встретились, ты не знал, что мы с ней делим постель.
Он вскинул голову и уставился на меня словно ужаленный, и я увидел ужас в его глазах.
– Вижу, тебе понятно, что это означает, – заключил я, глядя на него. – Я так и предполагал.
Он словно лишился дара речи. Лицо у него побагровело, губы сомкнулись, и я вдруг понял, что он сейчас может расплакаться. Нед был еще совсем мальчишкой.
– Послушай, – начал объяснять я, смягчая голос, стараясь говорить как можно дружелюбнее, – я не питаю к тебе никаких недобрых чувств. Я люблю твою мать и буду защищать ее, что касается тебя, то очень хочу, чтобы мы стали друзьями. Я был честен с тобой, почему бы тебе не ответить мне тем же и не сказать, отчего ты относишься ко мне как к грязи под ногами? – (Он попытался подобрать слова, но у него ничего не получилось.) – Потому что ты думаешь, что я недостаточно хорош для твоей матери? – спросил я. – В этом причина?
– Нет, – пробормотал он, – не поэтому. Потому что вы враг моего отца.
Я уставился на него, сам не понимая, почему его слова застали меня врасплох. Наверное, из-за того, что мне казалось, он мнение отца и в грош не ставит. В конечном счете такое существо, как де Салис… Но может, де Салис умнее, чем я о нем думал.
– Нед, я враг Макгоуана, – заявил я, инстинктивно почувствовав, что не должен плохо говорить о де Салисе, а все свои обвинения и критику следует обрушить на Макгоуана. – Мои претензии к твоему отцу состоят в том, что он идет на поводу у Макгоуана, а Макгоуан принес твоей матери столько страданий, сколько не доставалось на долю ни одной женщины.
К моему удивлению, он, казалось, сразу же почувствовал себя свободнее. Распрямил спину и высоко поднял голову.
– Я понимаю, что мама была несчастна дома, – признался он, – но это произошло потому, что она не умела подходить к их браку практически. Отец все мне об этом рассказал. У нас была долгая беседа, когда стало ясно, что она не собирается возвращаться из Америки, и отец мне все объяснил.
– Все? – переспросил я, чувствуя некоторое смущение.
– Да, сэр. Он сказал, что они с моей матерью никогда не были счастливы, как ни старались. И наконец стали так несчастны, что моя мать больше не захотела жить с ним, как должна жить жена. Папа сказал, что понял это, поскольку и сам не хотел жить с ней, так что для них обоих было лучше жить каждому своей жизнью, хотя ради нас, детей, они внешне сохраняли семейные отношения и жили под одной крышей. Но папа еще сказал, что мама не была готова позволить ему жить своей жизнью. Мама хотела, чтобы он и дальше продолжал лгать, но папа не хотел жить во лжи. Он стремился быть честным. И любил мистера Макгоуана больше, чем любил ее. Сказал, что мистер Макгоуан лучший из всех друзей, какие у него когда-либо были, и он всегда в его обществе чувствует себя счастливым и спокойным. И ему легко жить с мистером Макгоуаном как с другом, но невозможно жить с моей матерью как с женой. – Мальчик замолчал. Теперь дара речи лишился я, а он, приняв мое ошеломленное выражение за неодобрение, поспешил добавить: – Он сказал, что сочувствует моей матери, но гораздо лучше смотреть правде в лицо, чем отворачиваться от нее. Моя мать не желала видеть правду, а хотела разделить семью, забрав у него детей, но он нас слишком любит, чтобы отдать ей. Папа сказал, если бы она по-настоящему нас любила, то не уехала бы из Кашельмары, а если бы любила, то вернулась бы. Я не уверен, что тут он прав, сэр, потому что она любит нас, но, думаю, мама должна вернуться домой. Я не о себе пекусь, ведь я почти взрослый, а мои сестренки совсем маленькие, да и мой брат не такой взрослый, как я. Знаю, она не любит мистера Макгоуана, но он и кузина Эдит перестраивают Клонах-корт, и папа утверждает, что если мама вернется, то снова сможет быть хозяйкой своего дома, а он и мистер Макгоуан и вовсе ее не будут беспокоить.
– Нед… – произнес я.
– Да, сэр?
