шею:
– Ах, Патрик, ты ужасно сердишься на меня?
– Я?! – Язык ворочался с трудом. – Сержусь?! Нет, конечно. Я думал, может, ты…
– Я в полном порядке, – оборвала она меня, мимолетно улыбнувшись. – Правда в полном. Пойдем вниз?
– Сара, вчерашний вечер…
– Давай не будем это обсуждать, – сказала она четким и ровным голосом еще с одной мимолетной улыбкой.
– Но…
– Патрик, я просто не хочу говорить об этом.
Я уставился на нее. Улыбка сошла с ее лица. Она отвернулась, прежде чем выражение выдало ее, и я услышал приглушенный голос:
– И это должно происходить часто?
Вина еще слишком переполняла меня, чтобы я мог четко осознавать реальность.
– Нет, если ты не хочешь.
– Хорошо, – сказала она и добавила спокойным, рассудительным голосом: – Я, конечно, все понимаю, это должно происходить время от времени, и ты можешь не беспокоиться: я всегда буду исполнять мой долг, Патрик, потому что очень люблю тебя. Правда люблю. – Она уже опять плакала, а я так расстроился, что мог только взять ее за руку и бормотать какие-то общие фразы, уж не помню, что именно, – но наконец она сморгнула слезы и набралась достаточно мужества, чтобы спросить, когда будет необходимо повторить то, что произошло вчера.
– Ну, не раньше чем через месяц, – пробормотал я, имея только одно желание: быть с нею добрым; потому я не предпринимал попыток прикоснуться к ней, пока мы не оказались за три тысячи миль от Нью-Йорка, под черной крышей Кашельмары.
В Кашельмару мы прибыли в июле. Изгородь из дикой фуксии за огородом вошла в полный цвет, а за всклокоченным газоном на грядках прорезались ростки картофеля. В Кашельмаре земля использовалась в абсолютно утилитарных целях. Мой отец с безразличием относился к цветам и думал о земле только в терминах севооборота, навоза и исследований в целях предотвращения неурожаев.
Поначалу я собирался продлить медовый месяц, совершив неторопливую поездку в Европу, а потом уже вернуться поздней осенью и осесть в Вудхаммере, но после годичного отсутствия у меня не возникло желания несколько месяцев бездельничать на Континенте. Я разочаровал Сару, когда предложил отложить нашу поездку, но ей слишком хотелось посмотреть Англию, потому долго она не протестовала.
– Мы побудем в Лондоне, прежде чем ехать в Вудхаммер? – спросила она, но я ей объяснил, что в августе все, напротив, уезжают из Лондона.
– Но мы приедем в июле!
– Понимаешь, я, вообще-то, думал, что мы побудем в Кашельмаре, перед тем как ехать в Англию, – сказал я. – Лайнеры останавливаются в Куинстауне, и мы можем добраться до Голуэя поездом.
– Но я думала, ты ненавидишь Кашельмару!
– Да, там скучновато, но отец сказал бы, что мой долг – раз в год приезжать в Кашельмару убедиться, что все в порядке, чтобы я был спокоен, прежде чем мы обоснуемся в Вудхаммере. И к тому же я очень хочу познакомить тебя с моим другом Дерри Странаханом.
– Уверена, мне это понравится, – ответила Сара, согласившись на поездку в Ирландию с большей легкостью, чем я имел смелость надеяться. – Наверное, мне будет полезно в образовательном плане познакомиться с Ирландией.
Да уж, в образовательном, подумал я, вспоминая Кашельмару и едва подавляя дрожь. Однако даже Кашельмара становилась соблазнительна, когда там нас ждал Дерри, поэтому я наскоро написал ему, что мы едем. Кроме того, я отправил письмо моей любимой сестре Аннабель, но не видел оснований оповещать о моем приезде кого-либо еще. Я редко общался с Катерин или кузеном Джорджем, а что касается Маргарет, которая к этому времени прибыла в Лондон, то я знал: кузен Фрэнсис уже написал ей о наших планах.
Отец оставил лондонский дом Маргарет пожизненно с последующим переходом собственности сыновьям; он хорошо обеспечил свою вторую семью, завещав ей различные финансовые вложения, но оба имения оставил мне. Он наверняка завещал бы Кашельмару кому-нибудь другому, если бы это было возможно, но, к моему большому несчастью, Кашельмара по закону подлежала передаче старшему сыну. Чтобы преодолеть эту юридическую закавыку, нужно было пройти через немалые трудности, сути которых я никогда не понимал. Мне предстояло узнать об этих трудностях позднее, но, когда умер отец, для меня имело значение только то, что я становлюсь владельцем Вудхаммер-холла. Отец знал, что нет другого места на земле, которое я бы любил так, как Вудхаммер, и он был слишком добр и слишком справедлив, чтобы лишить меня этого имения только потому, что из какого-то идиотского законодательного крючкотворства мне по праву должны были достаться в наследство эти жуткие акры в Ирландии.
По прибытии в Ирландию я часто вспоминал отца, а еще больше думал о нем, когда мы ехали на север в ту дикую глушь, которую он называл своим домом.
– И что – вся Европа такая? – спросила в ужасе Сара, зная, что ответ будет отрицательный, но улицы Куинстауна настолько испугали ее, что ей потребовалось подтверждение.
– Нет, конечно! – твердо пообещал я. – Ирландия считается одной из самых отсталых стран Европы, поэтому тут так. Постарайся не замечать нищих,
