мне, словно я людоед, который как раз посыпает солью ногу другого белого, что не успел убежать: «Увижу тебя тут еще раз, загремишь». А я такой жалкий, не могу даже выговорить разборчивое «да, сэр», потому что у меня в горле застрял крэк в целлофановой упаковке и я пытаюсь не проглотить его, если этого можно избежать.
Уинстон взял у Чарльза косяк, затянулся и начал говорить, не выдыхая. Слова, казалось, сочились у него из ноздрей.
– Я наркотой торговать не буду.
Инес отказывалась верить своим ушам: Борзый не хочет продавать наркотики? Неужто на него подействовали ее проповеди, что Уинстону стоит применить свой опыт выживания на улице в политической сфере? Парень перед ней отличался от мальчика, который кривился при упоминании Че, Сапаты и Ганди и говорил, что имена не революционеров, а футбольных звезд.
– Не надо, мисс Номура, почему ты на меня так смотришь? Прекрати улыбаться – я не раскаялся в прежних ошибках. Я все тот же ниггер. Я живу всегда, не зная стыда.
– Вот именно, всегда, не зная стыда, – эхом отозвалась Иоланда, хотя сама испытала облегчение, когда Уинстон отказался толкать дурь.
– Ни хера я не изменился. Все помнят, как в старших классах заходили в туалет, и там часто сидел грязный, голожопый, на все забивший хуй ниггер, который высирал огромную кучу и при этом курил сигарету? Этот ниггер был я. Я живу всегда, не зная стыда. Я все равно готов гопстопнуть чувака и через секунду бросить якорь в общественном толчке.
Чарльз поднялся на ноги.
– Не гони, Борз. Ты знаешь, на какие шиши Деррик открыл свою прачечную? А Тито – свою дерьмовую такерию? Я могу поговорить с Диего, и нас возьмут в дело.
Армелло махнул на него рукой.
– Белый, тут я с Уинстоном согласен. Твое слово тут ничего не значит, когда нас накрывали, тебе никогда не давали реальных сроков. Выписывали какое-то предупреждение и отдавали маме на поруки. И потом, кроме как травку барыжить, у нас полно вариантов. Так, Плюх?
Он сделал затяжку. Крепкая марихуана заставила его согнуться пополам от надрывного кашля. Из его рта вырвались клубы дыма, за ними последовало извержение прозрачной, густой слизи, которая комками разбрызгалась по тротуару.
Армелло вытер губы, улыбнулся и передал косяк Фарику.
– Давай, крутой план.
Фарик тут же передал его Иоланде.
– Я поговорю с Буржуем, придумаем вариант, где-то между наркоторговлей и банковской деятельностью.
Надин потянулась к Иоланде за косяком, но Уинстон перехватил его, глубоко затянулся и потом только отдал Надин.
– Чувак, взял все и обмусолил…
– Знаете, что сейчас было бы круто? – сказал он задумчиво. – Солнечное затмение.
– Как скажешь, чувак.
Борзый представил, как его обволакивает жженая умбра, такая же, как его черная кожа, как кромешная чернота его сознания и загадочная тьма космоса. Он сделал еще затяжку. «
Сто тысяч световых лет. Млечный Путь похож на потерянный колесный колпак у обочины ночной дороги.
Миллион световых лет. На восточной стороне Вселенной, на 109-й стрит между Лексингтон и Третьей авеню, все спокойно. Передний край войны со всем и конец творения. В космосе никто не услышит твоего крика. В Нью-Йорке тебя услышат все – но разве кто-нибудь обратит внимание?
6. Похититель велосипедов
– Сумка! Сумку сперли!
Женский вопль вдребезги разнес остатки хрупкого полуденного спокойствия, как кирпич, запущенный в уже разбитое окно. Опережая крик, на велосипеде несся тощий черный мальчишка. Одетый лишь в обрезанные джинсы и кроссовки, велосипедист пронесся между игроками в стикбол. Сумку он пристроил на руль, ее ручки развевались на ветру. За велосипедистом по проезжей части гналась дородная женщина; она изможденно бежала длинными шагами, как марафонец перед самым финишем.
– Это Крупышка Секси, – констатировала Надин, грызя ноготь. – Парень украл ее сумку.
Уинстон не видел Крупышку Секси с праздника перед рождением Джорди. Она купила ребенку пижаму на вырост. Ее дочь Лидия была тогда диджеем, мешала сальсу, меренге и хип-хоп в единую мелодию, которую ее мать весь вечер продержала на танцполе. Мимо головы удирающего просвистел розовый мяч.
