месяца. Вечерами, за ужином из горячей картошки, он рассказывал истории о храбрости русских воинов и последние новости с замерзших полей сражений.
Пока Серж зашивал призрачный ботинок деда, старик исчез, на дощатом полу остались только ошметки от подошвы. Однако сон продолжался. Серж слышал, как старик спускается по лестнице, волоча за собой стул.
Серж пришел в себя лишь к концу занятия, и сон канул в небытие, словно камешек, брошенный в море.
Спустя несколько месяцев после того последнего урока Серж тихо сидел в автобусе Б 63, наблюдая, как начинает трудовой день бруклинский рабочий люд. Автобус петлял между канализационными люками, похожими на лунные кратеры. Серж держал на коленях солидный сверток с обедом, который заказал с вечера в польском ресторанчике. Это был особенный день, и на сиденье рядом с ним лежал его лучший костюм, завернутый в бумагу и перевязанный бечевкой.
Хотя погода ожидалась жаркая, по небу плыли темно-синие тучи, которые останавливались над рекой, чтобы полюбоваться своим отражением. Открыв мастерскую, Серж проверил ящик, куда люди бросали обувь с вечера после закрытия, и принялся за первую пару туфель, поднимая голову только для того, чтобы с необычной для него живостью поприветствовать новых клиентов.
Это был день Бруклинского фестиваля яблок. На каждой улице, в каждой квартире и в каждом доме дети освобождали корзины и набивали карманы пакетами, готовясь к вечернему действу. Бездомные в лохмотьях лениво следили за потоком пассажиров, исчезающих в метро, и время от времени клянчили у прохожих сигареты.
Сразу же после обеда в окна застучал дождь. Воздух в мастерской стал плотным и липким. Из-за повышенной влажности отказывался прилипать клей. Серж уголком фартука вытер потный лоб, посчитал, сколько пар обуви осталось отремонтировать, рассортировал ее и выставил вперед то, что нужно сделать в первую очередь. Каждую законченную пару он заворачивал в белую муслиновую тряпицу и вешал на гвозди, неровно забитые в стену.
В мастерскую Сержа часто заходил мальчишка из близлежащих трущоб. Омар жил в пропахшей сыростью квартире с теткой, у которой была куча своих детей. Он не знал, где его родители; тетя обещала рассказать о них, когда ему исполнится восемнадцать.
В каждый свой приход Омар упрашивал Сержа научить его ремонтировать обувь или хотя бы чистить ее полировальной машиной.
— Туфли — посланники сердец, — провозгласил однажды мальчишка.
Серж хмыкнул и велел ему выметаться, но позже написал эту фразу на куске белого муслина и прицепил на зеркало в ванной.
Омар не заходил в мастерскую с четырнадцатого июля, почти целый месяц. Серж знал точную дату, потому что отмечал визиты мальчика в календаре двумя рожицами: маленькая с улыбкой и большая с ровной чертой вместо рта.
Кроме Омара, у Сержа был всего один друг: слепой табачник Питер из Украины, которого избивала собственная жена. Он любил играть на аккордеоне старые военные песни.
Серж сделал последний стежок на роликовом коньке, словно играя на маленькой скрипке. Отрезав и закрепив нить, поднял конек к свету и проверил каждый стежок. Одно колесико завертелось. Сержу пришло в голову, что он тоже постоянно крутится, двигаясь сквозь время и оставаясь на месте.
Вроде бы только вчера в окне виднелись медленно падающие хлопья снега, совсем недавно, морозным утром в далекой России он кипятил дочкины подгузники. «Если бы не память, человечеству не было бы никакой пользы от времени», — подумал он.
Много лет назад дедушка купил ему пару коньков, чтобы кататься по замерзшей реке. Шел снег.
— Счастье разрывает небо на кусочки, — сказал тогда дед.
Серж почти почувствовал на своей щеке горячее дыхание деда и увидел яблоневый сад: деревья на белой скатерти с узорными следами птиц и зверей. Падают белые хлопья, и слышно уханье совы.
За дверью мастерской Сержа висел обшарпанный плакат с изображением огромной туфли, возвышающейся над головами нескольких сапожников, которые восхищенно показывают на подошву. В молодости Серж мечтал уехать в Америку и купить «Кадиллак» или «Линкольн», как у мафиози.
После женитьбы он любил теплыми летними вечерами сидеть в саду, прислонившись спиной к дереву. В кронах яблонь суетились птицы, и Серж часто засыпал под их щебет, пока жена, босоногая, копалась на цветочных клумбах.
Он представлял, как медленно едет по Пятой авеню в шикарном автомобиле, а его дети на заднем сиденье читают американские журналы. У них на ногах — лучшие туфли из тончайшей итальянской кожи, их звонкие голоса полны надежд.
Несколько месяцев спустя жена умерла, дав жизнь единственной дочери. А через шесть месяцев и одну неделю врачи из ближайшего города объяснили Сержу, что в сердце его дочери полно дыр и она не доживет до осени. Все сходились на том, что спасти девочку могут только две вещи: Бог и деньги. Серж немедленно выставил дом на продажу… Увы, слишком поздно.
Серж взял бритву и снял с колесика кусочек резины. Он так сильно закусил губу, что потекла кровь. Даже спустя тридцать лет ему было стыдно за подлую мыслишку, что на эти деньги можно было купить машину.
В безветренный июльский день дочь Сержа опустили в небольшую могилу на краю яблоневого сада. Золотая надпись на белом кресте в изголовье сообщала всем, кто вздумает пройти мимо, что она была единственной дочерью своего отца и любила животных. В ящик у ее ног Серж сложил семейные инструменты, чтобы деду было чем заняться, пока тот будет его ждать.
