вдруг увидел испуганные глаза их врача, Вари. Да ну, или точно она? Точно, вон стоит за Балконом, прячется, что ли?
Столешников мотнул головой на мяч. Марокканец, посмотрев туда же, не выдержал:
– В смысле, в рамку?
Тренер сплюнул в сторону, вытер рукой рот, выпрямился, даже вроде протрезвевший:
– Да без смысла. На спор… Есть смысл? Вот и давай, на спор.
Осталось только пожать плечами, на спор, так на спор, кто его за язык тянул?
Столешников, встав на одиннадцатиметровый, готовится не стал. С места, мелькнув ногой, врезал как смог, жахнул сильно, как из пушки… поверх перекладины. Марокканец даже не подпрыгнул, так, вытянулся, тут же опустившись.
Пачкать собственную задницу о газон пришлось еще раз, ноги не держали. Пьяные столешниковские глаза прошлись по каждому, видя и не видя никого. Он опять усмехнулся, беззащитно, как ребенок.
– Ну, ладно, че вы… Тогда не забил, щас не забил… – встал, покачиваясь, неловко отряхнулся. – Нормально. Скажете потом – чего вам должен.
И пошел в сторону выхода. Витя, рванувший было следом, остановился.
– Нехорошо получилось… – Додин шмыгнул. – Нехорошо, пацаны.
– Уж кто бы говорил, – проворчал Балкон.
Столешников оглянулся, крикнул с обидой:
– Да пошли вы все на хрен! Мне Платини руку жал, а вы…
Зуев смотрел на Столешникова странно блестевшими глазами. Смотрел на человека, чей постер висел у него с шестого по одиннадцатый классы. А ведь как ударил? Прямо как…
– Плохо, – Витя выдохнул, – жалко, блин… Вот ты дурак!
Марокканец, виновато пожав плечами, не ответил. Нехорошо получилось.
И пока все обвиняли друг друга в злобе и излишней болтливости, с поля вслед за Столешниковым тихонько ушла Варя.
Чего это у нас? Урна? Чем урна лучше мяча? И почему лучше, а не хуже? А, фиолетово, н-на-а-а, урна!
Ой, твою… больно-то как, хромать придется. И что это там было? Зачем позорился, Юра? Что отец бы сказал? Ладно, какая разница теперь?…
Тяжело идется, и машины нет… Почему нет? А, да! Он же накидался так… старательно. Обалдеть, главный тренер Юрий Валерич… Кто там сзади его зовет? Вроде Варя, женщина-врач, или показалось? Вот только не надо мне чудится… То президентша эта бросается спасает, видимо, кумира девичьей юности, то реабилитолог чудится, если о ней думать, когда не думаешь про игру, а про игру думать постоянно не получается, надоело…
Что вообще в голове у этого Марокканца, твою мать? Марокканец этот… какой он вообще марокканец, когда Брагин, когда рожа русская, смуглая только, тоже мне, африканец, африканцы – это Камерун, вот те африканцы… вратарь у них был Тома Н`Коно. Помнишь, Юрка, как они в девяностом кого только не надрали… да… Так и не сыграл с ними… все хотел на ЧеЭм зарубиться… И как этот… ну… вспоминай, ведро дырявое… Вспомнил! Хренов сенегалец…Стоп, почему сенегалец? Откуда в Камеруне сенегалец, как его… Роже Милла, во, точно… как он хотел станцевать у флажка… ламбаду. Блин… ох, чего же так тяжело? Надо еще накатить… только не с кем? А…
– О, реабилитолог?
Навстречу Столешникову из-под трибунного, уткнувшись в телефон, шла Варвара.
– Привет…
Столешников смотрел на нее, как в первый раз. Ну, или как на самом деле… в пятый, седьмой? Качнулся, понимая, что душа просит красивого общества, и вот оно, прямо навстречу.
– А чего стоим, кого ждем?
Хотел улыбнуться, но вышла только кривая развязанная ухмылка. Ну не способен он сейчас на голливудские улыбки. Кондиция не та. Да и настроения улыбаться нет. Варвара, кажется, не заметила.
– Я… Да… Жду… Ждала подругу, мы собирались в бар пойти, а она… – Варя мило так улыбнулась, уютно и мягко, с такими же, как у сестры, ямочками. – Позвонила в последний момент… Отменила.
Ну надо же… Прям в бар?!
Столешников пальцами изобразил странную фигуру, показывая на нее:
– Ты че, в таком виде по барам ходишь? У тебя че, платьев нет?
И ткнул в джинсы. Ну, а как объяснить, что надо платье? Именно, что только так.
– Есть. Повода просто нет надевать.
Ну да, он, Юрка Столешников – явно не повод. Он уже год ни для кого не повод надевать платья или что там еще.
Жалевший себя сейчас Столешников, конечно, не мог знать, как она бежала за ним, окликая, пока он навешивал ни в чем не повинной урне. Как специально срезала путь, чтобы «случайно» выйти к нему навстречу из-под трибунного. Не знал, да и к лучшему. В таком состоянии он бы вряд ли
