– А что тут происходит? – она протянула ему несколько папок с данными футболистов.
– Тренируемся.
– Со Смолиным я поговорю, – Лариса не присела, стояла, прямая и напряженная, как рапира перед боем. – Варенникова, Масикова, Додина – в корзину. Вылетят с волчьим билетом за слив с «Шинником».
– Нет, – буркнул Столешников, не отрываясь от начавшейся распасовки и приемов.
– Надо решать. У тебя трансферное окно через три дня закрывается. Если сейчас новых не возьмем, потом поздно будет.
Правильно все она говорит. Он и сам знает. Но…
– Усиливаться надо, но из старых никого не отдам.
Юре удалось ее удивить. Лариса недоверчиво уставилась на него. Ну, да-да, Лариса Владимировна, не стоит думать, что Столешников вдруг свихнулся. Просто…
– Почему?!
Лучший ответ на этот вопрос: потому что. Или: по кочану с капустой. Но вряд ли стоило именно так отвечать своему непосредственному начальству. Столешников усмехнулся, все еще глядя на поле:
– Нравятся они мне. Приятные ребята…
А на поле… а на поле дело пошло.
Парни потихоньку сдавали позиции. Пусть играют пока не все. Зато, сволочи, как играют! Витя, бедный, записывать не успевает:
– Марокканец, с тебя два рубля… Раф… Раф! Понял, да? Раф, семь тысяч… Зорик, три… Зяба, пять… Нет, семь… Три…Марокканец! Я… две!
Ай, умница Петровский, не выдержал все-таки! Игрока в себе не спрячешь, он даже жадность победит! Врубился все-таки! Подхватил, подработал, подбил и вперед, да прямо с радостным криком:
– Депозитом двадцаточку запиши, Вить!
Витя сбился, шевелил губами, вслух повторяя суммы, игроков… Ох, Витя-Витя, забил бы ты на это дело, пусть ребята играют! Взгляни лучше, как Петровский разошелся, в обводку, вышел на удар, красота!
Марокканец взвился с места пружиной, резко и красиво… в левый угол, встречая закрученный мяч… отбил! На угловой, почти не берущийся отбил, зараза такая! И куда только делись его обычная лень и медлительность?
– Видели! – Столешников вскочил, обернулся к трибуне. – Видели!
Конечно, все видели, половина на ногах стоит, кричат, что-то спорят друг с другом, завелись, радуются. Пацаны, что с дедом пришли, вообще чуть на поле не выбежали…Это же другое дело совсем.
Витя, наконец разобравшись, свистнул:
– Марокканец – четыре!
Четыре? Четыре?! Да хоть пять, так и говорило раскрасневшееся лицо вратаря, хоть шесть!
И…
Столешников незаметно и тихо ударил кулаком по ноге. Да, да, пошли остальные в игру, все пошли. До последнего!
А трибуна, как один, стояла на ногах, снимая на мобильники, радостно объясняя что-то друг другу… Хорошо.
Лариса покачала головой, наблюдая за полем. Вроде радоваться должна, а она – темнее тучи. Молча повернулась к Столешникову, а вопросов в глазах – вагон и маленькая тележка. Хотя бы один озвучила, что ли?
В «гляделки» госпожа Вольская проиграла первая:
– Ты ничего рассказать мне не хочешь?
Конкретнее бы спросила, может, и рассказал бы. Столешников пожал плечами.
– Да нет, наверное.
Лариса забрала папки-досье, скрутила в тугую трубку, кусая губы. Плохо, не заслуживает она такого, молодчина же… Но вот что ей сказать? Что он, Юрий Столешников, прикатив в Новоросс на удачу подзаработать, вдруг неожиданно понял что-то важное? И важное это, как пазл, сложилось из многих деталей? Что маленькая девчонка показала ему, что нужно больше доверять своему таланту?
Что команда, все эти парни, на самом-то деле просто потеряли веру в себя?
Что футбол всегда был больше, чем просто игра?
Что за последние два дня Столешников получил от жизни больше, чем за предыдущую пару лет?
Надо сказать, надо… Но не сейчас. Все футболисты суеверные, да и люди тоже. А он только-только нащупал важное, нужное, всем нужное, людям на трибуне, его балбесам на поле, так долго самих себя обманывающих, ему, Юре Столешникову, и тебе, Лара Вольская, тебе, возможно, больше, чем другим.
Он пока помолчит, если она не спросит напрямую. Не надо пока, Лариса Владимировна.
