вошел хозяин особняка, темноволосый, кареглазый, с залысиной, лет пятидесяти с небольшим мужчина. Он был отменно выбрит, но было заметно, что усы он сбрил недавно, изредка левой рукой он проводил по верхней губе, как бы проверяя, есть ли усы, и не находя их. На нем были шерстяные темные просторные штаны, джемпер, такие же, как в прихожей, коричневые кожаные тапоч Хороший вид, – сказал Андрею его визави, кивнув на Обь. Вид в самом деле был хорош. В середине мая в Новосибирске стояла отменная погода, светило яркое весеннее солнце, ки. Он подошел к столу, взглянув прямо и долго в глаза Крайнову, протянул руку:
– Нестеровских, Александр Иванович.
Крайнов пожал руку, представился. Уселись. Тут же вслед за хозяином появилась горничная и ее помощница с подносами. Они начали ловко накрывать на стол. Сразу появились закуски: вазочки-розетки с моченой брусникой, облепихой и клюквой; глубокая посудина с солеными огурчиками; мелкая, но большая тарелка с тонко нарезанной строганиной, обсыпанной порезанным в четверть репчатым луком, солью, черным перцем; прибор с порезанной крупными кусками нельмой холодного копчения; посудина с отборными, один к одному, солеными белыми груздями. Резкий запах груздей перебил сладковато-терпкий аромат копченой нельмы. У Крайнова, который завтракал часов пять назад, от блинов, испеченных утром матерью, ничего в желудке не осталось, выделилась слюна, проснулся голод. После закусок горничная поставила на стол глубокую тарелку с отварной картошкой, слегка припорошенной зеленым укропом, от которой вместе с парком пошел струящийся полевой терпковатый запах.
– Я водку принесу? – оглядывая всех, спросила горничная.
– Да, водку, – за всех же ответил хозяин.
Горничная принесла литровый, помутневший от холода графин водки и такой же графин с брусничным морсом. Поставила их рядом с вазой с хлебом. В тяжелые хрустальные стограммовые рюмки наполно разлил сам хозяин.
– Выпьем за успех дела! – оттостился хозяин. Не задумываясь, выпил. Крайнов выпил первую полную рюмку холодной водки, поймал шляпку груздя и картошку, закусил, тут же нашел вилкой кусок строганины, припорошенной черным перцем и крупной солью, закусил все горбушкой черного хлеба.
– Мы для вас, московского гостя, наш стол накрыли, сибирский, – начал хозяин. – Оцените.
– Я здешний, новосибирец, – ответил Крайнов. Хозяин стола, улыбнувшись, с хитринкой глянул на Андрея.
– Знаем, знаем, оттого заказ вам и отдали. Предлагаю на «ты», водки уже выпили, как положено.
– Как старший скажет… – ответил Андрей. – Будем на «ты».
– За это и выпьем, – хозяин снова разлил. Новосибирец, которого, Андрей вдруг вспомнил, звали Виктором, снял очки, достав платок, протер их. Молча подставил свою стопку хозяину стола. Андрей последовал своей рюмкой за ним. Хозяин снова налил сполна, выпили. Крайнов вновь с удовольствием закусил груздем, разварной, чуть побелевшей, картошкой, взял в руки кусок нельмы: такой вкусной рыбы он еще не пробовал, она растеклась копчеными слоинками по рту, побеждая резкий, но пустоватый вкус груздя, сливалась с горячими разварными крахмалинами картошки, прилипала к зубам, пахла костром и речной ночью, таяла.
– Обская, с севера, – сказал о нельме Александр. – А это уха! – Он кивнул в сторону парадного входа.
По нему, тяжело ступая, на террасу вышел маленького роста, едва в метр шестьдесят, но крепкий, мясистый, мрачноватый круглолицый и кареглазый, с темно-соломенного цвета волосами и щетиной дня в два, с большим нательным крестом, в шерстяной светлой рубашке мужик. Держа прихватами, он нес большую чугунную кастрюлю. Войдя, тяжело, мрачновато оглянул всех, как будто бы поздоровавшись, поставил кастрюлю на небольшой столик у окна. На этом же столике стояли приготовленные для ухи глубокие тарелки. Открыл крышку кастрюли. Из нее пошел аромат таежного рыбного бульона, островато-нежный запах стерляжьей ухи. К нему подошла помощница, стала разливать уху большим половником по тарелкам.
– Двойная! – с легкой гордостью объявил хозяин. – Бульон на ерше.
Уха была бесподобна, без лишних добавок, на картошке, луке, соли и перце черным горошком, от первого бульона на мелкой рыбе она была навариста, жирна, а крупная белая стерлядка сама шла на зуб. С минуту все молчали, хлебали уху по-простому. На середине ухи хозяин снова налил водки. И ее Крайнов почувствовал, вкус еще холодной, но уже остывающей, приближенной к человеческому нёбу водки, и вкус горячей, обжигающий губы и нёбо чугунной стерляжьей ухи, которую хотелось так по-простому, со вкусом, прихлебывать. Через какое-то время умиротворенные все трое откинулись на спинки стульев, Виктор снял свой пиджак, повесил его на спинку.
– Я его вытащил из тайги, с Нарыма, за эту уху, за пельмени, поваром у меня работает уже пятнадцать лет, – сказал хозяин, кивнув головой в сторону ушедшего мужика. – Лучше его в нашей кухне нет! Но одно плохо. Запойный. Я ему ресторан открывал, делал его шефом, детям его помог в Нск перебраться. Старшие в тайгу вернулись, а дочка осталась, сметливая, у меня работает. А отец… полгода не пьет, а потом на неделю. И ничем его не возьмешь, ресторан дал, потом отобрал, детей пристроил, угрожал прибить его, а все равно пьет! И так, что сядет у бочки с груздями… а как солит! – кивнул Нестеровских на грузди. – И сидит у груздей, водкой обставится, стаканами хлещет, а руками груздей ловит и жрет их, и вся еда! Неделю!
Мужик, будто почуяв, что говорят о нем, пришел на террасу, так же прихватами принес чугунную кастрюлю, устроил на столик, молча ушел, вслед за ним вошла горничная.
– Еще кто ухи? Или вот пельмени! – она кивнула головой на вторую чугунную кастрюлю. – А есть бульон к пельменям.
– Спасибо, Галина Дмитриевна, – обратился к ней хозяин. – Я без бульона.
