Не исчезай

значительное… А почему, к чему мне это? Славы ищу? Чем не устраивает меня… это нынешнее? А ведь чем-то не устраивает… Отчего люди стремятся к новому, к переменам, к известности? Ах нет! Вздумалось мне писать… Кто я такая? Но ведь так надо… и остановиться уже невозможно… и ждать невыносимо…»

Карточки она время от времени перебирает, поглядывает на них и пытается вспомнить: когда, почему записала? На одной – про Фроста, на другой – Эмерсон и Торо. Написано:

«Трансцендентализм, символика. Природа подает знаки, мир пронизывает мысль и сознание; все диктуется ощущениями, чувствами. Животный магнетизм. Проникновение влияния. Эмерсон считал, что всегда преобладает лишь одно начало: либо материя, либо дух. Фросту же свойственен дуализм, двойственность; равенство начал – идеального и материального».

О чем она? Неужели все еще о Фросте? Или о себе, о своих терзаниях? Терзаниях и желаниях, мыслях о давно умершем поэте. Нет! О призраке, что после столь длительного перерыва и молчания, явился на мгновение, постоял у дверей в убежище для стариков – и снова исчез, растворился в прошлом. Когда появится вновь?

«Фрост, – записано на карточке, – разница между русской, европейской и американской поэзией. Европейская поэзия – поэтизация реальности и мира, высшее осознание и восприятие жизни. Спросить Роберта про Эмерсона».

– Роберт, почему Эмерсон?.. – спросила его Люба, когда Фрост, как всегда неожиданно, явился к ней в следующий раз.

– Прекрасный поэт, великий мыслитель, мощный ум!

– Но ты не был с ним согласен? Или…

– О! Он отрицал сущность и реальность зла, утверждая, что зло есть всего лишь отсутствие добра… Слишком оптимистичен, слишком верил в прогресс.

– Эмерсон верил в судьбу…

– «Deep in the man sits fast his fate to mould his fortunes…»[38] You have to rape the fate![39] – воскликнул Роберт после того, как процитировал Эмерсона.

– А если судьба ничего тебе не предназначила?

– Значит, надо у судьбы отобрать то, что тебе следует!

– Уж очень это напоминает советское «человек побеждает стихию»…

– А почему бы и нет? Вы, русские, знали нечто такое… Возьмем Хрущева…

2

Да что этот Хрущев?! То было так давно… Впрочем, Фрост тоже жил давно. Мир занят другим, миру не до Хрущева, но Фрост, очарованный «русским медведем», отправился в Россию… И с Ахматовой познакомился. Значит, Хрущев – инициатор, побудительная причина поездки. Но почему Фроста завораживал этот деятель? Вернувшись с Парижского саммита в 1960 году, Эйзенхауэр открыто назвал Хрущева «негодяем». Ну, не совсем так, он сказал scoundrel. Подлец, мерзавец, прохвост, плут. Сначала русские сбили самолет «U-2». Затем Хрущев оскорбил американского президента. Но Эйзенхауэр посчитал ниже своего достоинства связываться с этим «пастухом». Джентльмен-фермер не желал иметь дело с мужиком, деревенщиной, который назвал его «свиньей». На Женевской конференции Хрущев отозвал официальное приглашение для Эйзенхауэра на посещение СССР.

Фроста, наоборот, впечатлил выпад советского вождя. «Пастух» желал уважения, требовал признания. Фрост ценил силу. Быть может, дело именно в этой силе и власти, к которой так стремился сам Фрост. К тому времени он остался совсем один – кроме Кэй, конечно; но и та была всего лишь секретарем, а отчасти сиделкой. Из близких почти никого уже не было рядом. Только Лесли, которая после смерти матери еще больше ненавидела отца, и бедная Ирма. Время ускоряло бег. Фрост решил, что необходимо все же дожить до старости, до девяноста. Не сдаваться. Не резать себе вены, не стрелять в висок – револьвер для этого у него имелся. Не убивать себя, не бросаться с моста – такая новая мода повелась среди современных поэтов. Нет, он выиграет тем, что переживет всех, станет поэтом века, пророком в собственном отечестве. Может статься, все это – его жизнь, загадки, недомолвки, неточности, резкие выпады – всего лишь игра в пророка. Аудитория встречает его стоя, не жалея ладоней, аплодирует ему. Все, что осталось. Мало?

3

Фрост предсказал, что Кеннеди победит на президентских выборах 1961 года. «Я торжественно клянусь, что буду добросовестно выполнять обязанности президента Соединенных Штатов и в полную меру моих сил буду поддерживать, охранять и защищать Конституцию Соединенных Штатов»… То, с чем выступил Роберт Фрост на инаугурации, было трогательно, но для искушенного читателя эта «политическая пастораль» ассоциировалась с шестым сборником его поэзии, опубликованным в 1932 году, «Build Soil» (попытка создать почву или поэтическую землю?):

Отдайте землю тем, и только тем,
Чья страсть к ней так сильна и так нелепа,
Что все – обман, обиды и насмешки
Дельцов, писак, чиновников, судейских —
Им нипочем…[40]

И кем, если не чиновником, становится будущий глава страны?.. Слегка напряженная улыбка Кеннеди (в конце концов, это был его день, но и здесь Фрост сумел