Люба обращалась к воображаемому читателю. Хотела найти свою тему. Но единственно приемлемая для нее тема – это ее ощущения, собственная жизнь, тщетные попытки поиска истины.
«Когда сын родился, казалось, что жизнь наконец началась. Я была его, а он был мой. Он так болел… его ручки и ножки кололи иголкой, проверяли чувствительность, открывали насильно глазки, он орал; я заходила в эту комнатку в госпитале, где он лежал на таком высоком ложе, маленький, беспомощный. Я заходила туда, как осел: меня выставляли, а я заходила, заходила, заходила. И припадала к его ножкам. Я не кричала, не проклинала этих врачей, просто говорила: он маленький, ему больно. А потом он пришел в себя, это был всего лишь вирус, сообщили мне. Гриша сказал: надо отдать тебе должное, ты могла бы вести себя намного хуже. Так сказал мой муж. Хуже? Как хуже? Рвать на себе волосы, бегать по приемному покою, буянить? А что толку? Вот я помню, он родился, у него брали из крохотной пяточки кровь. Пяточка была величиной с подушечку моего большого пальца. Я думала: случись с ним что – я умру. Кого винила во всех своих несчастьях – себя, наследственность, родителей моих, папу, маму? Америку?
Но как нас всех обманула эта Америка! Нет, не только нас – тех, кто здесь, – но и весь мир. Как она всех обманула, пообещав индивидуальное счастье! Но и Россия нас обманула… Или жизнь обманула? И вот, мы пришли на раздачу, протягиваем руки, и руки наши пусты… Мир бесконечных вещей – игрушек для взрослых, – усталых мужчин и женщин, мир бесконечных возможностей и потребления обманул нас. Всего лишь иллюзия свободы, мираж счастья в пустыне одиночества, возвращение на круги своя… Но… Одиночества не существует, не так ли? Нет боли, нет страдания. Есть фантом боли, обман чувств, видимость одиночества. Куда мы ехали? В заоблачные страны. „Янки, убирайтесь домой!“ – организованно кричит толпа в Севастополе.
2
«О чем я пишу? – спрашивает себя Люба. – Год за годом я пишу о себе. Пишу о звездах, о темноте ночи, об одиночестве. О воздухе, которым невозможно дышать.
Я пишу о том, что мне слышится голос моего ребенка.
„Мама!“ – зовет он меня. Почему? Он давно вырос. Но я слышу отчаянный детский крик. Куда бежать? Кого спасать? Вот уже два десятка лет, как я пишу о том, что мне надо переставить мебель, избавиться от лишних вещей, организовать то, что есть, – создать гармонию, порядок. Вот уже много лет я пишу о желании упорядочить Вселенную. О желании привести в порядок мир, победить хаос. Я пишу о женах, о дочерях. Я сама и жена, и дочь. Я пишу о желании сбросить эти одежды, вырваться из этой кожи. Но, оказавшись без нее, что можно сделать в этом мире? Можно существовать, быть? Если совершить побег из той, которую тебе подарил Господь, что выросла вместе с тобой, охраняя твои клетки, внутренние органы и никому не видимую душу, если сбежать (может ли улитка сбежать из своего домика?), уйти, покинуть, не быть в ней, потерять покровы… Придется приобретать новую? Можно, конечно, постараться, отрастить плотный, бесчувственный эпидермис, пористый и жесткий, как кожура апельсина. Но – в который раз! – это будет несвобода, заключение, тюрьма.
Я пишу о себе, о вас, так не похожих на меня. Чья судьба так же скоротечна и непредсказуема. Кто старается, тщится, желает преуспеть, успеть. Но когда начинает болеть душа, отказывает тело, кому есть дело до твоего преуспевания? Так легко жить, когда есть покой. Примириться с ним, слушать его в себе. Но так сложно жить среди себе подобных. Слоны бегут в стадах; мыши выгрызают проходы в стенах, оставляя за собой помет, следы, чтобы пришли другие мыши; муравьи воздвигают муравейники с переходами, отверстиями, стенами – города, возвышающиеся у лесной тропинки, словно холмы. Может, так строился Вавилон? Все суетились, бегали, несли на спинах, на плечах, складывали у стен стройматериалы… Но муравьи переговариваются между собой на своем муравьином языке, шевелят усами, кусают вторгающихся в их муравьиный мир, пускают кислый муравьиный сок. Осы жужжат вместе, хором, поближе к цветам, к людям, к домам. Осиное гнездо повисло под самым небом, под крышей. Не трогайте осиное гнездо.
А люди торопятся строить города, создают семьи, рожают детей – и сживают друг друга со света. Нелегко жить с людьми! Легче жить с травой, с камнями, переставлять мебель, думать о смерти, о душе…
3
Между пишущим и читающим расстояние то сжимается, то растягивается. Расстояние в данном случае – переменная величина. Читатель – переменная величина. Настроение, восприятие – все здесь переменные величины. Остается только текст. Только в тексте, который выписывается, вымучивается, есть постоянство. Не странно ли? Текст – текучая вода, волнами приливает, шумит, бурлит. Отлив – и текст уже гладкая заводь, поверхность вод. Поет, шумит, жужжит в ушах. Вот шорох листвы опавшей, ветер перебирает листья за окном. Раскачивает ветви. Гудит, гудит, как та машина за окном. Птица прокричала – резко, сполошно, тревожно. Замолкла. Тишина. Но разве это тишина? Где-то хлопнула дверь, гудит чей-то кондиционер, пальцы стучат – буква за буквой, клац-клик-клак-щелк…
Текст создается из бытия и небытия. Из потенциала, возможности, желания – и ежедневного, банального, рутинного материала обыкновенной жизни. Из своих и чужих историй. Из желаний, настроений, из беспокойного, упорного воображения. Текст – текучий, неровный. Но… стоит одному ложному звуку прорваться в поток слов, в наш с вами текст, и это новое присутствие создает диссонанс, неправильный, неверный поворот судьбы, слова. Лишняя запятая,
