Один солдат, невысокий, но плотный, тоже напоминающий араба, схватил Топкина за плечо. Так крепко и надежно, что сразу, не дергаясь, стало ясно: вырваться не получится. И еще длинноствольный автомат перед глазами.
– Я русский, – пролепетал Топкин. – Турист… Руссо туристо!
Солдат вгляделся в него и разжал пальцы. Топкин пошел прочь, повторяя дрожащим голосом, предупреждая новое хватание:
– Я турист! Русский турист!
Через минуту ему уже было смешно и стыдно за это «руссо туристо», но в тот момент французские и английские слова забылись и пришла вот эта идиотская фраза из старой советской комедии, которую видел раз сто. Идиотская, но искренняя, и вот, получается, выручившая…
В последние месяцы он редко смотрел фильмы, слушал музыку. Все свободное время ловил новости по телику, радио, в интернете. Да и какие фильмы, музыка, когда тут такое – события, меняющие историю. Не у нас, но рядом, по соседству, на Украине… Хотя почему не у нас? И у нас!
Поначалу казалось, что ничего серьезного: несколько тысяч человек на одной из площадей Киева собрались и против чего-то протестуют. Андрей не особо и вникал в суть. Была уверенность: все закончится мелкими стычками с ментами, как в Москве в две тысячи одиннадцатом-двенадцатом. Может, кого-нибудь посадят. Сажают за слишком активный протест и у нас, и в Белоруссии, и в США с Европой.
И стычки с милицией в Киеве были, хлопали по спинам дубинки. Но вместо того чтобы испугаться, попрятаться по домам, люди превратили площадь в крепость. Ее штурмовали. Появились избитые, окровавленные, полетели в милицию бутылки с зажигательной смесью. Цепи, баррикады, черный дым от горящих покрышек, БТРы, первые трупы… Десятки убитых и раненых, пылающие здания в центре Киева.
И вот президент Украины, его министры бегут из страны. Новая власть. Один из первых законов, фактически запрещающий русский язык, принятый и тут же замороженный. Но уже поздно – Крым решает отделиться, о чем по радио «Эхо Москвы» захлебывающимся от восторга и тревоги голосом объявляет находящийся там писатель Сергей Шаргунов; по всему юго-востоку Украины митинги, захват или попытки захвата правительственных зданий. Российские флаги вместо украинских…
В маленький, мало кому известный Краматорск на Донбассе прибывают несколько десятков человек в камуфляже и масках. С оружием. Штурмуют городскую администрацию, отдел милиции. Слышна стрельба. «Это холостые, да?» – спрашивают из толпы.
Через сутки десятки вооруженных превращаются в сотни. Под контроль Донецкой, Луганской народных республик, которые провозглашены вместо областей, переходят город за городом, село за селом.
Киев посылает на них танки, но танки или гибнут, или переходят на сторону республик. Сначала крики «пидарасы!», а потом бои, кровь, горы трупов – да, горы в тесных моргах райцентров – с обеих сторон, реки беженцев. Одни реки – на восток, в Россию, другие – на запад, вглубь Украины…
Все это нереальное, будто снятое на американских киностудиях, но не в Голливуде, а на бедных, с плохим оборудованием и бесталанными актерами, происходило далеко от Андрея, но касалось его напрямую. Его не очень волновали споры о том, правильно ли мы забрали Крым, стоит или не стоит помогать Донбассу, нужно ли было бросать наш десант на Одессу, когда там сожгли людей, фашисты-бандеровцы ли пришли к власти в Киеве, или это наша пропаганда. Андрей боялся за сына, находящегося недалеко от войны, в граничащей с Украиной Воронежской области.
То, что Бобров – богом и чертом забытый городишко, ничего не значило. Славянск, Краматорск, Дебальцево тоже были такими городишками, а оказались линией фронта. Руины, убитые женщины в халатиках, дети с оторванными руками, трупы мужчин на огородах, сжимающие в руках поливальные шланги… Где гарантия, что завтра какой-нибудь Дмитрий Ярош не появится в Боброве и не перестреляет всех подряд?
Только удавалось себя успокоить, раздавался звонок жены: привезли людей из-под Луганска – смотреть больно… Михаил записался в ополчение, мама плачет… летают истребители, гул непереносимый… Михаил уехал в ЛНР… лето в разгаре, дел полно, рук не хватает… очень тревожно, у мамы сердечные приступы… Михаил звонит редко…
«Приезжай, – отвечал на это Андрей. – Возвращайтесь с Данькой».
«Нет! – Алина вскрикивала так, словно ее били. – Никогда! Только здесь я поняла, что такое родина, наш, русский, мир. Я не хочу быть дезертиром!»
«Каким, блин, дезертиром? Ты едешь туда, где родилась».
«Я не еду, – отрезала она и однажды заявила: – А если мой муж бросает меня и нашего сына в опасности, то зачем мне вообще такой муж?!»
Андрея оскорбили и удивили ее слова. Удивили, но не испугали:
«Значит, вы уехали, а я остался, и я вас бросил? Где логика хоть самая примитивная?»
«Логика такая: ты должен быть с нами. Иначе… – Алина осеклась, чтоб не произнести то, что убьет их семью. – Да, здесь опасность, а там – еще большая… Здесь мы можем погибнуть физически, а там… Там мы из русских превратимся в неизвестно кого… В этих самых…»
Андрей вспомнил слова Пашки Бобровского о толобайцах и не стал уточнять.
«В общем, так, – заканчивала Алина очередной разговор, – мы тебя очень ждем. И еще надеемся на тебя. Пока еще надеемся. Учти это, пожалуйста».
Андрей не учитывал. Вместо того чтобы ехать в Бобров, он стал оформлять пятидневный тур в Париж. И теперь боялся больше всего, что санкции и контрсанкции перекроют путь из России в Европу полностью и увидеть Париж не удастся. Но это была странная боязнь – боязнь, смешанная с желанием,
