«За вопросы такие… И никому чтоб – как друзьям рассказал».
«Я тоже! – спохватился Лешка Мыльников. – Чур, без передачи».
Этот разговор слегка успокоил Андрея, но прояснил немногое. Расспрашивать, какие ощущения испытал Белый, он не решился, даже когда они остались вдвоем во дворе своего дома. Судя по всему, не очень приятные – «ажник скрючило». Но хоть узнал, что его эти ночные взрывы не что-то необыкновенное, случающееся только с ним или с больными гадостной болезнью.
И все же было как-то унизительно, что ли, что организм не подчинялся разуму, воле. Голова диктует одно – надо читать книги, учиться, играть в футбол, собирать записи, – а стоит уснуть, и в любой момент могут начаться такие сны, от которых из него выплескивается теплая слизь…
Однажды, это было в апреле, в первые по-настоящему теплые дни, Андрей пришел с уроков особенно бодрым и одновременно усталым. Набегался на физре, голова гудела. Прилег на кровать, решил отдохнуть немного, может, подремать.
Отопление еще не отключили, в комнате было жарко, и Андрей открыл форточку. С улицы доносились девчоночьи голоса, смех. Невольно стало представляться, как они там сидят на лавочке, спустив с плеч куртки, в школьных платьях, которые многие укорачивали, чтоб демонстрировать ляжки…
Член стал набухать, расти, пополз под брюками, выискивая свободное пространство. Уперся в тупик из ткани, стало больно.
Андрей хотел поправить его, подвигал пальцами, и вдруг стало приятно, необыкновенно приятно. И рука сама, без участия мозга, обняла член, сжала в кулаке. Кулак стал двигаться… Глаза были открыты, но видели не потолок, не окно, а чье-то розоватое тело, даже на расстоянии горячее, ароматное. Оно извивалось, выгибалось, и соски на туго покачивающихся грудях изумленно-просительно таращились на него: «Почему не берешь?»
Показалось, сейчас член лопнет, разлетится на куски… Андрей выдернул руку, стал садиться, и в этот момент ударило.
Первый, самый сильный удар опрокинул его обратно на кровать. Потом последовали другие, постепенно слабея.
Он долго лежал без движения с распахнутыми, но слепыми глазами. Так вот ради чего мужчины живут с женщинами, парни крутятся вокруг девчонок. Вот почему его так тянет к Оле, да и, по-честному, к любой другой. Вот что заставляет жадно смотреть мерзкие вообще-то картинки.
Испытывать удары хотелось снова и снова. Как только Андрей оставался один, все другие мысли исчезали: потереть, подвигать в кулаке, и чтобы выстрелило горячее, живое… К реальным девушкам после такого открытия тянуть стало меньше – Андрей был уверен, что им должно быть отвратительно это потирание у них внутри, выплеск беловатой слизи. А те, кому это нравится, – идиотки какие-то, из тех, кого презрительно называют «шлюхи».
Он не мог представить, что ложится на Олю, всовывает в нее свой отросток и трется, а потом ударяет слизью в нее. Да, в слизи частица ребенка, но детей им рано…
Много времени и сил, которые бы стоило тратить на учебу, на полезные дела, Андрей в те месяцы убивал на размышления об этом.
Одно дело целоваться, трогать друг друга, гладить, знать, что эта красивая девушка – твоя, а другое… Лежать на ней, подергиваясь, с одним желанием… животным желанием…
Частенько он видел на улице собак с высунутыми языками и пылающими глазами, как оказалось теперь, занимающихся именно этим. Становилось противно и страшно, и хотелось запустить в них камнем или палкой… Да у пацанов и было развлечение – обнаружив собачью пару, похожую на Тянитолкая из книжки, налететь с криками, погнать. И собаки, не в силах расцепиться, рвутся в разные стороны, скулят, визжат, пытаются укусить друг друга.
Неужели так и люди? И пугни их – наверняка так же замечутся, будто склеенные…
За советом, объяснением он шел в видеосалоны, но там, если удавалось попасть «на эротику», видел лишь живые картинки, и то как бы через матовое стекло, а не объяснение. Зарывался в книги, но ничего настоящего, внятного о мужчине и женщине не находил. Почти в каждой описывалась любовь, часто несчастная, подробно рассказывалось о переживаниях, страданиях, тоске, томлении. Но какова цель любви, в чем тоска и томление – не раскрывалось. Писатели словно подмигивали – вы сами всё знаете. И не шли дальше какой-то черты. И казалось, что высшая степень счастья – это стоять рядом и держаться за руки, иногда соприкасаться губами…
Намеки были. Намеки были повсюду. У Толстого, Чехова, Достоевского, Ремарка. Бунин в своих рассказах истоптал всю ту черту, но так и не заступил за нее. Останавливался на том моменте, когда начиналось самое важное…
Убийство многие описывали подробно, даже с какой-то сладостью – как персонаж собирается убивать, как убивает, как течет кровь, что там у убитого под черепом, какие внутренности. Персонажи с избытком сморкались, чихали, икали… А вот любовь, та любовь, что после поцелуя, когда мужчина и женщина остаются одни, вдвоем… Это не описывалось.
Хм, буквально через несколько недель после первой близости с Олей Андрею попалась книга Владимира Набокова, в которой была повесть «Машенька», а там – описание того, что чувствовал герой на грани первого секса.
«Молча, с бьющимся сердцем, он наклонился над ней, забродил руками по ее мягким, холодноватым ногам… коленям было твердо и холодно на каменной плите; Машенька лежала слишком покорно, слишком неподвижно… Он застыл, потом неловко усмехнулся… поднялся. Машенька вздохнула, оправила смутно белевшее платье, встала тоже… Ганин, усталый, недовольный собой, озябший в своей легкой рубашке, думал о том, что все кончено, Машеньку он разлюбил…»
У них с Олей, в отличие от Ганина и Машеньки, получилось. Андрей, казалось, сделал все правильно и ловко, будто не в первый раз. Испугала лишь кровь, но Оля сказала: «Так должно быть…» И потом, когда он лежал рядом, смотрела на него с тихой благодарностью. А его постепенно, но неостановимо
