приятно – спать в одном спальнике.
– Ну и правильно, что не поехал, – похвалил себя нынешний Топкин.
Поднялся со стула шатаясь, будто его номер был на лайнере, попавшем в шторм, побрел в туалет.
Долго мочился, глядя на темно-желтую вялую струйку, вдыхал запах перебродивших фруктов. В голове вертелось: «Это ведь самогонка всё – кальвадос, остальное. Водка как-то иначе делается».
Нажал кнопку на бачке, и унитаз, выдав из себя поток воды, запел тихую печальную песенку без слов.
– Кретин! – сказал ему Топкин, сполоснул руки и медленно, осторожно, чтоб не хлопнуться о дверной косяк, вернулся в комнату. Хотел лечь, но что-то внутри убеждало, что надо выпить еще. Еще рюмашки-другой не хватает.
Топкин согласился:
– Не хватает.
Сел за стол, глянул на телевизор. Там почти беззвучно пела Милен Фармер. Страдала, билась в железной клетке.
Когда-то… Хм, когда-то… Лет двадцать назад она казалась ему неземной. Не то чтобы красивой, а именно неземной. Вот появилось здесь, на Земле, это неземное существо и запело свои неземные песни.
Потом она исчезла. Или Топкин стал смотреть те каналы, где она не появлялась. Может, и видел, слышал изредка, но уже не обращал внимания. А вот сейчас, в Париже, обратил…
Напоминает пародию на ту Милен Фармер, на те ее песни. Несмешную. Бывают же несмешные пародии. Грустно. Время все съедает, уродует, превращает в пародию. Единственный выход – быстро что-то сделать и уйти.
– Помним-помним: живи быстро, умри молодым, – безо всякой издевки сказал Топкин и отвернулся от телевизора, налил в стакан совсем немного абсента. На глоток буквально. – Поехали!
Абсент оказался на вкус таким же, что и пастис. А цена за эту крошечную бутылочку – почти как за ноль семь пастиса. Хрен с ним…
Какой теперь стала Женечка? Жива ли вообще? В таком темпе жить – ненадолго хватит. Хотя… Нет, полно тех, кто с детства до глубокой старости похожи на юлу. Крутятся, жужжат, нарезают круги в пространстве. И кажется, сноса им нет. По крайней мере эмоционального. А вот от физического сноса не отвертишься.
И представилась нынешняя Женечка. Точнее, какой бы она могла быть сейчас, спустя…
– Спустя… – Топкин постарался напрячь ватный мозг, считал, загибая пальцы.
Спустя четырнадцать лет после окончания их короткой семейной жизни. Тогда ей был двадцать один, теперь, значит, тридцать пять – тридцать шесть. Еще, конечно, не старость, но уже и совсем не юность. Экватор пройден.
– Какой экватор? – усмехнулся Топкин, плеснул в стаканчик еще.
Стало почему-то весело. Но не по-хорошему весело. Такая агрессивная веселость. Можно и разбить что-нибудь, в это окно в потолке полезть, подражая герою Форда из «На грани безумия».
Топкин поспешно, чтоб не почувствовать тошноты, выпил и лег на кровать. Покачался на соблазняющем матраце… Закрыл глаза…
Он тогда не успел позвонить Женечке. Она пришла сама. Пришла во двор и стала его ждать. Оказалось, что знала, где он живет.
«Ха-ай!» – помахала ему, выходящему из подъезда и мгновение назад не надеющемуся в ближайшем будущем ни на что хорошее.
«О, привет!.. Вернулась?»
«Ну да. Наши как раз байдарки сдавать потащили. А я душ приняла и сюда».
Она стояла перед ним и улыбалась. Но уже не так по-детски, как в «Аржаане». Как-то по-другому, по-взрослому. Было жарко, на ней – белая майка с лицом певицы Мадонны; бугорки грудей делали взгляд Мадонны недоуменным… Короткая и узкая джинсовая юбка. Андрей опустил глаза, прополз взглядом по пухлым, но стройным ляжкам, красивым коленям, поблескивающим лодыжкам, на одной из которых была ссадина. Ссадина эта почему-то возбуждала сильнее, чем ровная розоватость кожи. Пальцы на ногах, высовывающиеся из сандалий, не такие тонкие и беззащитные, как у Ольги, какие-то надежные…
«Как сплавали?» – хрипнул он, с усилием отрываясь от ног.
«В целом благополучно. Хотя были моменты… – Женечка поморщилась. – Но это так, рассказывать надо».
«Намек принят, – мысленно кивнул Андрей и испугался своей нерешительности. – Чего мнусь-то?»
Он знал по опыту, что многие девушки, послав сигнал и не получив вовремя ответ, могут просто повернуться и уйти. И их уже не вернешь.
«Пойдем ко мне», – предложил. Нет, не то чтобы предложил, а почти велел. Собирался добавить про чай, конфеты, но вовремя осекся и просто взял ее за руку, повел.
Повел эту молодую, вкусную, сочную самочку к себе в логово.
…Кажется, они потом не произнесли ни слова. Все происходило молча. Лишь стоны, дыхание, всхлипы то ли от боли, то ли от невыносимого удовольствия. И она так вжималась, вбивалась в него, словно действительно пыталась в нем оказаться, спрятаться…
