«Погоди», – перебил Андрей, только сейчас вспомнив, что не знает, сколько Женечке лет, спросил.
«Четыре дня назад девятнадцать стукнуло», – сказала она как-то с гордостью. То ли гордясь, что такая взрослая, то ли, наоборот, молодая.
«А почему мы не отметили? И не сказала ничего…»
«Я свои дни рождения не отмечаю. Пока. Фигня это… Так, посижу, подумаю, что за год было, и – дальше жить… И вот, – продолжила рассказывать про родителей, – хотят переезжать. Уже бы давно уехали, если б не я. Теперь, может, и уедут».
«После свадьбы», – добавил про себя Андрей, а вслух спросил:
«А ты не хочешь?»
«Уехать? Не-ет! Никогда… Только если как беженка… Язык я почти знаю, пытаюсь в психологии разобраться… Ты вот злишься, что я тебя по всяким чудакам таскаю. – Андрей успел буркнуть “да я не злюсь”. – Но это не просто так, не ради прикола. Нужно понять, что здесь будет. Место ведь… – Женечка на мгновение запнулась. – Место сакральное – Тува. Центр Азии – не просто формальность. Это часть Вечного материка. Тибет, Гималаи, Тянь-Шань, Алтай и наши Саяны… И нельзя его потерять. И так уже сколько всего раздали, раздарили, позволили отделить…»
И Женечка стала говорить об огромном каменном русском кресте в Туркмении, о Новоархангельске, о российских флагах на Гавайях, о племенах на островах Тихого океана, просившихся под власть русского царя… Андрей, хоть и слышал об этих фактах, с удивлением слушал ее: не так часто встречаешь девчонку с такими знаниями, а главное – мыслями.
«Туву нам терять нельзя, – доказывала она горячо, словно Андрей спорил. – Из России ее, ясное дело, никто не отпустит, но без русских здесь не будет России. То же самое, что сейчас в Чечне… Хорошо хоть, что тувинцы не мусульмане».
«Почему?»
«Ну как… – Женечка серьезно, почти как преподаватель в институте, посмотрела на Андрея, и ему так захотелось от этого взгляда на юном лице подхватить ее и понести на постель, что ноги задрожали. – Мусульмане в любом случае стремятся вырваться из светского государства, чтоб создать свое, исламское. Ну вон как в Иране была революция, и в Афгане из-за чего война столько лет… Слава богу, у них тоже свои метания – сунниты там, шииты, – между собой пока в основном грызутся. А если бы были едиными, они бы весь мир своим сделали. Как они в первые века распространились – от Индии до Испании… А с тувинцами такими – полубуддистами, полушаманистами – можно поладить. Зря их, конечно, в православие не обратили в свое время, как хакасов с алтайцами. Там-то тишь и благодать почти… Так что, – она вздохнула, обрывая эту спонтанную лекцию, – я здесь родилась и здесь буду жить. Моя земля! – крикнула Женечка, и Андрей тревожно оглянулся: разговаривали на улице. – И ты ведь не уехал со своими. Тоже ведь не просто так».
«Угу… Сначала – из-за девушки… своей будущей и бывшей жены, потом – думал, что у нас наладится. Теперь…»
«Из-за меня?» – спросила Женечка.
Вообще-то она не любила кокетничать, навязываться на комплименты. И в этом вопросе не слышалось кокетства.
«Да, Женёк, из-за тебя», – обнял ее Андрей.
«А знаешь, – она мягко отстранилась, видимо, поняв, что ее вопрос может быть понят как женский приемчик, – мой папашка…»
Андрей поправил:
«Папа. Или отец».
«Да, отец… Мой отец подвиг совершил. Да-да, без шуток!.. Помнишь декабрь девяносто третьего, когда город замерзал реально?»
«Помню, конечно. Еще как!»
И первым делом возникла картинка: он, Андрей, и Оля сидят, обнявшись на диване, закутавшиеся в верблюжье одеяло. За окном минус сорок пять; батарея еле теплая, лампочки горят в четверть накала – можно смотреть на них не щурясь, наблюдать, как тонкая спиралька то становится желтой, то чуть красноватой, как угасающий уголек. Телевизор при таком напряжении не хотел работать, и Андрей с Олей слушали акустический концерт Курта Кобейна. Батарейки в магнитофоне постепенно садились, звук плыл, голос Кобейна словно захлебывался в холоде и подступающем мраке. «Солнце ушло, но мне светло. День окончен, а я веселюсь. Может, я туп, а может быть, счастлив? Пожалуй, я счастлив, пожалуй, я счастлив…»
«Помню тот декабрь, – повторил Андрей. – Думал, крякнем тогда».
«Ну вот, мой па… мой отец не дал нам всем крякнуть. Он ведь на ТЭЦ работает. И тогда почти все специалисты уехали, некому было процессом управлять. Из-за этого и работа чуть не остановилась. В такой мороз. Три котла действовали, вода со станции уходила всего семнадцать градусов вместо кипящего пара, лишь бы трубы не разморозились».
«А я слышал, что из-за угля, – перебил Андрей. – Что не договорились с разрезом по ценам – и уголь перевозить перестали».
«Нет, это в другие разы. А тогда – из-за людей… А отца перед этим избили сильно. На улице, вечером. Как раз со смены возвращался. Он даже в больнице лежал. Прибежали с ТЭЦ: вот-вот станем, спасай. А там ведь сложно – давление, все дела… И он, избитый, злой на них… ну, на тувинцев, поехал, помог. Почти неделю на станции прожил, пока подкрепление из-за Саян не прислали. За большие деньги их вербовали там, говорят…»
Топкин долго смотрел в окно, ожидая, что там будет все светлей и светлей, но в окне, наоборот, темнело. Стала накатывать паника. Именно накатывать – как-то волнами. Сначала волны были слабые: сейчас стекло расцветет лучами, сейчас будет утро, а потом сильнее, сильнее… В конце концов не выдержал и поднялся.
