доводить блюда до готовности. Когда я был ребенком, еда, доступная широкому британскому обществу, представляла собой печальное зрелище и состояла главным образом из безвкусных школьных обедов, где овощи безнадежно вываривались. В частных домах иногда можно было попробовать что-то получше, но даже дорогие рестораны подавали на вычурных тарелках с ужасными розетками из зеленого майонеза блюда, есть которые было тем труднее, чем дороже они стоили. И поэтому, когда стали появляться бистро, с традиционными скатертями в клеточку и тающими свечами в горлышках зеленых винных бутылок, мы им обрадовались. Десятилетие спустя они стали темой для анекдотов, но тогда явились нашим спасением.
– Вы бывали в доме у Серены в Йоркшире? – спросил Дэмиан.
Остальные двое присутствующих озадаченно переглянулись, и их можно было понять: за все время разговора никто не упоминал ни Йоркшир, ни династию Клермонт.
Эти слова должны были прозвенеть для меня тысячей звонких колокольчиков, но я был так глуп тогда, что меня они не насторожили. Я просто ответил на заданный вопрос:
– Один раз, пару лет назад, на каком-то благотворительном вечере.
– И как там?
Я задумался. Точной картины у меня в голове не сохранилось.
– Массивное здание в григорианском стиле. Богатое. Но красивое.
– И большое?
– О да! Не Бленхейм, конечно. Но большое.
– Вы, наверное, с ней всю жизнь знакомы?
И опять, как я потом понял, это была подсказка, если бы мне хватило ума расшифровать ее. Давно, задолго до этого вечера, Дэмиан приобрел отчаянно романтическое представление о высшем свете, понимая, что он чужак для этих людей, но исполнившись решимости войти в их круг. Хотя даже в 1968 году эти планы были несколько странными, особенно для такого человека, как Дэмиан Бакстер. Нельзя сказать, что он был одинок в своих стремлениях – есть предостаточно таких, кто и сейчас желает того же, – но Дэмиан был порождением своего века, целеустремленной, амбициозной, сильной личностью – и раз я так говорю, можно не сомневаться, что это правда. Ему всегда нашлось бы место в новом, зарождающемся обществе. С чего цепляться за увядающую славу голубой крови, за эти унылые ходячие учебники истории, когда у многих из этих семей как у картошки: лучшее уже в земле? Мне представляется, что в юности на каком-то сборище его, вероятно, бойкотировали, возможно, в присутствии девушки, которая ему нравилась. Возможно, его унижал и оскорблял какой-то подвыпивший фат, так что у жертвы появилась неоригинальная, но очень конкретная цель, выражающаяся словами: «Я вам покажу! Вы у меня еще попляшете!» В сущности, со времен завоевания Англии норманнами эта идея была движущей силой многих успешных карьер. Если я и прав, мне все равно неизвестен инцидент, который спровоцировал решение Дэмиана. Но к тому времени, как мы познакомились, у него в голове расцвел его личный миф о британской аристократии. Ее члены казались Дэмиану связанными друг другом от рождения – крошечный, сплоченный клуб, враждебный к новоприбывшим, лояльный до беззастенчивой лжи, когда надо защищать своих. Доля истины в этом, конечно, есть, и немалая, если говорить об отношениях внутри этого клуба, но мы уже не живем под властью олигархии вигов, состоящей из нескольких тысяч семей. К 1960-м годам сфера обитания остатков лондонского высшего общества была намного шире, чем ему казалось, и разнообразие типов внутри ее намного больше. Люди есть люди, что бы их ни объединяло, ни один мирок не будет настолько однородным, как Дэмиану это представлялось.
– Нет, не настолько давно, да мы толком и не знакомы. За несколько лет, может, несколько раз встречались, не более того, но впервые поговорили только на чаепитии на Итон-сквер, месяц или два назад.
– На чаепитии? – улыбнулся он.
Это прозвучало и впрямь слегка старомодно.
То чаепитие устраивала в квартире родителей на северной стороне Итон-сквер девушка по имени Миранда Хоутон. Миранда была крестницей моей тетушки или кого-то из друзей моей матери, я уже забыл. Как и Серену, я видел ее время от времени, хотя мы не производили друг на друга особого впечатления, однако этого оказалось достаточно, чтобы включить меня в список ее гостей, когда чаепития начали входить в моду. Они были одним из первых ритуалов лондонского сезона. Правда, рассказывая о них, чувствуешь себя безвестным архивариусом, сохраняющим для потомков утерянные традиции инуитов. Девушкам вменялось в обязанность приглашать на чай в лондонские дома своих родителей других дебютанток, заводя тем самым полезные знакомства и связи для будущих развлечений. Их матери получали списки девушек, занимавшихся тем же, от неофициального, но признанного эксперта Питера Тауненда, который бесплатно и с удовольствием предоставлял эти списки тем, кого считал достойным. В этом состояла его благородная, но заведомо проигрышная попытка сопротивляться наступлению современного мира. Позже те же самые матери просили у него другие списки – возможных претендентов на руку и сердце. У Питера имелись и эти списки, хотя они скорее требовались для коктейльных приемов и балов, чем для чаепитий, где мужчин бывало очень мало и часто гости лично знали хозяйку, как я Миранду. На этих собраниях подавали и выпивали мало чая, и, по моему мнению, несколько странной была атмосфера, когда вновь прибывшему приходится неуверенно пробираться через толпу гостей. Но чаепития мы все равно посещали, и я не составлял исключения. Так что готовиться к сезону мы начинали достаточно рано, что бы все потом ни говорили.
Я сидел в углу, рассказывал об охоте скучноватой девушке с веснушками, когда вошла Серена Грешэм, и по легкому ропоту, обежавшему зал, сразу
