остротой, что мой мир сильно изменился, как, впрочем, и мир любого другого человека.
Хотя это и неправильно, но я прекратил бороться с печальной мыслью, что воздух моих юных лет мне слаще того, в котором я обитаю сейчас. Сегодняшние молодые, резонно защищая свое время, обычно скептически относятся к нашим воспоминаниям о золотом веке, когда покупатель был всегда прав, когда патрули Автомобильной ассоциации отдавали честь эмблеме «АА» на вашей машине, а полицейские, приветствуя, касались шлемов. Слава богу, что закончилась эпоха этой повальной учтивости, говорят они, но учтивость – часть упорядоченного, устойчивого мира, а он, по крайней мере на взгляд из нашего времени, отличается теплотой и добротой. Пожалуй, более всего я скучаю по доброте Англии полувековой давности. Правда, трудно сказать, о ней я сожалею или о собственной ушедшей юности.
– Не понимаю, кто такой этот Дэмиан Бакстер? Что в нем примечательного? – спросила Бриджет, когда вечером мы сидели дома и ели какую-то непомерно дорогую и плохо прожаренную рыбу, купленную у знакомого итальянца на Олд-Бромптон-роуд. – Ты про него никогда не говорил.
В те времена, когда Дэмиан отправил свое письмо – не так давно, в сущности, – я еще жил в большой квартире на первом этаже дома в Уэзерби- Гарденс. Это было уютное местечко, удобное по целому ряду причин и расположенное вблизи ресторанчиков, где можно брать еду на дом, – традиция, к которой мы в последние несколько лет пристрастились. Адрес был не без претензии, и купить эту квартиру я бы никогда не смог, но за много лет до этого ее уступили мне родители, когда окончательно покинули Лондон. Отец пытался возражать, но мать горячо настаивала, что мне нужно же с чего-то начинать, и он сдался. Я воспользовался их щедростью, от души рассчитывая в этом жилище не только начинать, но и заканчивать. В сущности, я почти ничего не изменил там после матери, и в квартире по-прежнему оставалось полно ее вещей. Вот и сейчас мы сидели у окна за маминым круглым столиком для завтрака. Вся квартира могла показаться женской – с очаровательной мебелью эпохи Регентства и портретом кого-то из предков в детстве, мальчика в кудряшках, – если бы моя мужская натура не проявляла себя полным пренебрежением к ее обстановке.
В то время, когда произошла вся эта история с письмом, Бриджет Фицджеральд была моей тогдашней – я хотел сказать «девушкой», но не уверен, что они бывают у людей за пятьдесят. С другой стороны, если для девушки ей слишком много лет, а для компаньонки еще недостаточно, то как ее называть? Современная речь украла столько слов, извратив их смысл, что, возникни необходимость найти подходящее определение, в загашниках ничего не нашлось бы. Говорить «партнер» где-либо, помимо средств массовой информации, уже старомодно и небезопасно. Недавно я отрекомендовал второго директора маленькой компании, которой владею, как своего партнера и не сразу понял недоуменные взгляды людей, считавших, что хорошо меня знают. «Вторая половина» звучит точно фраза из комедии положений о секретарше гольф-клуба, а до того момента, когда можно будет сказать: «Это моя любовница», мы еще не вполне дошли, хотя до этого оставалось уже немного. В общем, мы с Бриджет встречались. Мы были довольно необычной парой: я, не слишком преуспевающий литератор, и она, энергичная ирландская бизнесвумен, занимающаяся недвижимостью, не успевшая в личной жизни вскочить в последний вагон и довольствующаяся мною.
Мама бы не одобрила этого, но она умерла, так что теоретически ее можно было не принимать в расчет, хотя вряд ли мы когда-нибудь освобождаемся от гнета родительского порицания, живы наши родители или нет. Есть, конечно, шанс, что загробная жизнь смягчила ее, но сомневаюсь. Может, мне и стоило прислушаться к ее рекомендациям с того света, ибо не могу не признаться: у нас с Бриджет было мало общего. Но при этом она была умна и мила, и это больше, чем я заслуживал, а я все же одинок, и мне надоели телефонные звонки с приглашениями на воскресные семейные обеды. Так или иначе, мы нашли друг друга, и, хотя формально не жили вместе, поскольку Бриджет продолжала возвращаться в собственную квартиру, мы довольно мирно провели бок о бок уже пару лет. Это была не то чтобы любовь, но все же кое-что.
Возвращаясь к письму Дэмиана, что повеселило меня – это хозяйский тон Бриджет, когда она вспомнила о прошлом, которое не могло быть ей известно. Фраза «Ты о нем никогда не говорил» заявляла только об одном: если бы этот человек был значим в моей жизни, я бы о нем упомянул. Или хуже того: обязан был упомянуть. Все это связано с распространенным убеждением, что если вы тесно с кем-нибудь общаетесь, то вправе знать о нем все до мельчайших подробностей, но такого никогда не бывает. «У нас нет друг от друга секретов!» – говорят в фильмах молодые жизнерадостные лица, тогда как все мы хорошо знаем, что вся наша жизнь наполнена секретами, часто даже от самих себя. Понятно, что в этот момент Бриджет заволновалась: если Дэмиан для меня так важен, но при этом я никогда о нем не заговаривал, то сколько еще важных моментов от нее скрываются? В оправдание я сказал только, что и ее прошлое, подобно моему, да и прошлому всех остальных, – темный лес. Время от времени мы позволяем окружающим заглянуть туда одним глазком, но, как правило, только издали. С темными пучинами воспоминаний все справляются в одиночку.
– Он учился со мной в Кембридже, – ответил я. – Мы познакомились, когда я был на втором курсе, в конце шестидесятых, как раз когда я участвовал в сезоне[1]. Я представил Дэмиана девушкам. Они его приняли, и некоторое время мы болтались по Лондону вместе.
– Кавалеры дебютанток, как же, как же! – произнесла Бриджет со смесью притворного восторга и насмешки.
– Рад, что мои юные годы неизменно вызывают на твоих губах улыбку.
– Так что же произошло?
– Ничего не произошло. По окончании университета мы без особой причины расстались. Просто пошли каждый своей дорогой.
Тут я, конечно, солгал.
Бриджет глянула на меня, услышав в моих словах больше, чем я намеревался сказать.
– Если ты поедешь, то, видимо, один.
