него хоть что-то получилось. У него же никогда ничего дельного не получалось.
– Для неудачника он живет весьма неплохо.
– Это все наследство, – покачала она головой.
– Неужели? – удивился я. – Не подумал бы, что он трастафарианец[47].
Дженнифер поняла меня и не обиделась.
– Он не из потомственной аристократии. Все эти истории про семейство Монтегю – чушь собачья. Это даже не наша настоящая фамилия. Его отец приехал из Венгрии после восстания тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Начинал водителем грузовика, создал транспортную компанию и в девяностых ее продал. Таркин – его единственный ребенок. Кстати, мой свекор был замечательный человек. Я его очень любила, а Таркин прятал его, и нашим друзьям было запрещено с ним видеться. Теперь он хочет, чтобы все считали его деньги остатками старинного фамильного состояния, приумноженного его собственными позднейшими успехами. На самом деле ни то ни другое. Но ты, наверное, знал.
Я не стал подтверждать, чтобы не показаться надменным и снисходительным.
– В своем роде довольно романтичная фантазия.
– Долго ей не продлиться, – устало вздохнула Дженнифер, представив себе грядущий неминуемый крах. – Все это обходится намного дороже, чем мы себе представляли, а теперь, когда у нас все завязано на этот дом, доходов очень мало. Я пишу книги, так что мы, по крайней мере, можем купить еды и сходить в театр, но не знаю, сколько еще это сможет нас поддерживать. Он же архитектор-неудачник. Приглашают иногда, когда какому-нибудь бюро нужна помощь, но еще никто не попросил его остаться и работать дальше.
– Ты бы попросила?
– Наверное, в этом все и дело! – На этот раз она громко расхохоталась. – Может быть, он великолепный архитектор, но держать такого в офисе – наказание Господне.
– Так что ты собираешься делать?
– Не знаю. – (Смех сразу умолк.) – Все говорят, мне надо уйти от него, особенно меня уговаривает мама. Если бы кто-нибудь нам с ней предсказал это двадцать лет назад, мы бы обе удивились! Но дело в том, что я, как ни странно, все еще люблю его. Ты скажешь, я сумасшедшая, но я смотрю, как он до смерти всех донимает, как пытается всеми манипулировать, производить впечатление, заставлять людей им восхищаться, и знаю, что внутри он совершенно потерян и всего боится. Видит, что ничего не получается, но никак не может понять почему. К нам больше никто не приезжает.
– Кроме нас.
– Кроме таких ненормальных, как вы. И в округе никто не хочет нас принимать. Я видела, как люди закатывают глаза к потолку, когда мы входим. И понимаю, что не могу оставить его под ударом, если всем, кроме него, очевидно, что сам он себя защитить не сможет.
Хотя жизнь часто напоминает мне, что любовь, как и все остальное, бывает разной, я не перестаю удивляться, какие она принимает формы.
– Я не считаю, что ты сумасшедшая. Это твоя жизнь, – ответил я.
– Знаю. И у нее не бывает генеральных репетиций. Но даже если мои слова звучат нелогично, это я выбрала его, никто меня не заставлял, и я должна продолжать, раз уж взялась. Звучит как слова из романа Генти[48].
– Такие слова может произнести только очень достойная женщина.
Дженнифер покраснела, и в этот момент у забора снова появилась Бриджет.
– Пойдемте со мной, пожалуйста! Если он не перестанет говорить о вине, которое мы будем пить, клянусь, я разобью бутылку с этим вином ему о голову!
Бриджет освободила Дженнифер от обременительной поклажи, подхватив на пару со мной холодильник, и повела нас на верхнюю террасу, где Таркин застолбил нам место. Под успокаивающее сочетание шума болтающей толпы, музыки и бубнежа Таркина мы распаковали еду и разложили на гостеприимно ожидающих нас ковриках, прижатых подушками.
Мы уже почти все съели, как вдруг Таркин прервал лекцию. Он рассказывал нам о египетской династии Птолемеев или о каком-то другом, столь же увлекательном предмете, и каждый из нас спрятался в свою аккуратную мысленную пещерку, как вдруг его голос изменился и приобрел взволнованные нотки.
– Они здесь!
– Кто? – Бриджет охотно была готова поддержать какую угодно смену темы.
– Семья. Клермонты!
Когда он произнес это имя, я с удивлением обнаружил, что, как в тексте какой-нибудь любовной песенки военных времен, мое сердце пропустило удар. Боже всемогущий, неужели никогда не настанет время, когда мы станем слишком старыми для таких глупостей?! Но когда я огляделся, Серены нигде не было, только группа пожилых людей в вечерних нарядах. Видимо, в доме закончился другой, более изысканный обед. Старики благожелательно взирали на толпу, мило и благочинно радующуюся делам их рук, и среди них я заметил двух очень пожилых пенсионеров, похожих на графа и графиню Клермонт, дорогих Ру и Пел, которых я, не познакомившись с ними достаточно близко, никогда так не называл и которые некогда играли в моей жизни столь важную
