Далее письмо становилось очень печальным, серьезным. Крыс был предельно откровенен. Он говорил, мол, любил того парня, мол, он был самым лучшим другом на свете. Они были родственными душами, вроде как близнецы, так много у них было общего. Он писал сестре парня, что заглянет к ней, когда война закончится.
И что же было потом?
Крыс отослал письмо. Прождал два месяца. Но тупая стерва так и не написала в ответ.
У настоящей армейской байки нет морали. Она не учит, не вдохновляет, не поощряет порядочность, не предлагает образца человечного поведения, не удерживает людей от того, что они уже совершили. Если армейская байка кажется нравственной, не верьте ей. Если под конец истории вы чувствуете душевный подъем или если вам чудится, что малую толику порядочности удалось спасти с общей свалки, то вы пали жертвой очень старой и страшной лжи. Никакой нравственности не существует. Нет никакой добродетели. А потому самый верный способ отличить правдивую армейскую байку — по ее абсолютной и бескомпромиссной приверженности непотребству, брани и злу. Прислушайтесь к Крысу Кайли. Он говорит «тупая стерва». Да, конечно, он не говорит «сука». Но уж точно не говорит «женщина» или «девушка». Он говорит «стерва». Потом сплевывает и вперивается в пространство. Ему девятнадцать лет от роду… это, мать вашу, для него чересчур… Он смотрит на вас огромными, печальными, нежными глазами убийцы и говорит «стерва», потому что его друг погиб и потому что она так и не написала в ответ.
Правдивую армейскую байку можно распознать, если вам от нее неловко. Если вам не по нутру непотребство и брань, если вам не по нутру правда. А если вам не по нутру правда, будьте внимательней на выборах. Если пошлете парней на войну, вернувшись, они станут непотребно браниться.
Прислушайтесь к Крысу: «Господи, старик, я пишу это прекрасное, долбаное письмо, душу наизнанку выворачиваю — и что? Тупая стерва так и не написала в ответ».
Погибшего звали Курт Лимон. А случилось следующее. Мы форсировали илистую реку и маршем шли на запад в горы и на третий день остановились отдохнуть у развилки троп в глухих джунглях. Лимон и Крыс Кайли тут же начали дурачиться. Они не понимали, как все жутко. Они были мальчишками, они просто не знали, что к чему. Какая там война, обычная вылазка на природу, думали они, поэтому отошли под тень каких-то огроменных деревьев, чьи кроны образовывали свод, не пропускающий ни лучика солнца, и там принялись ржать, обзывая друг друга желтопузыми, и играть в идиотскую игру, которую сами же придумали. Играли они дымовыми шашками, совершенно безвредными, если с ними не баловаться, а они вот что сделали: выдернули из одной чеку, встали друг против друга на расстоянии нескольких футов и принялись перебрасываться ею. Кто сдрейфит, тот и желтопузый. А если никто не сдрейфит, шашка издаст легкий «пу-уф» и их накроет дымом, и они будут хохотать и приплясывать, а потом начнут сызнова.
И это не вранье.
Это случилось со мной почти двадцать лет назад, но я все еще помню развилку троп, и те гигантские деревья, и мягкий стук капель где-то за стволами. Я помню запах мха. В кронах деревьев виднелись крохотные белые цветочки. Помню, как тени расползались под исполинами, где Курт Лимон и Крыс перебрасывали дымовую шашку. Митчелл Сандерс игрался с йо-йо. Норман Боукер, Кайова и Дэйв Дженсен дремали, и вокруг нас — неровные зубцы зеленых гор.
Если не считать мальчишеского смеха, кругом царила тишина.
В какой-то момент Митчелл Сандерс повернулся и посмотрел на меня, слегка кивнул, точно предостерегая о чем-то, а через несколько минут убрал йо-йо и отошел.
Трудно сказать, что случилось потом.
Они всего лишь валяли дурака. Наверное, раздался негромкий звук. Вероятно, сработал детонатор. Я обернулся и посмотрел, как Лимон выходит из тени на яркий солнечный свет. Лицо у него вдруг стало коричневое и лоснящееся. Симпатичный он был парнишка. Зоркие серые глаза, худощавый, с тонкой талией, и когда он умер, это было почти красиво. Вот его окутал солнечный свет, а затем грянул взрыв, поднял его и забросил высоко на дерево, поросшее мхом, лианами и белыми цветочками.
В армейской байке, особенно в правдивой армейской байке, трудно отличить то, что произошло, от того, что, как кажется, произошло. Кажущееся само по себе становится реальным и как таковое должно быть рассказано. Точка зрения смещается. Когда взрывается мина-ловушка, ты закрываешь глаза, пригибаешься и словно бы выходишь из своего тела. Когда кто-то погибает, как Курт Лимон, отводишь взгляд, потом с секунду смотришь и снова отводишь взгляд. Образы перепутываются, обычно ты многое упускаешь. А потому, когда надо об этом поведать, всегда возникает та сюрреалистичная картина, из-за которой история представляется выдумкой, но которая на самом деле отражает неприкрытую и точную правду, какой она
