на следующей неделе? – выкрикнул Мэттью.
– Не сердись. – Полли погрозила пальцем Мэттью. – И не беспокойся, ты знаешь, что мы снова придем сюда на следующей неделе.
– Ну, слава богу! – Мэттью с сарказмом хлопнул в ладоши.
Встав, Джессика направилась в гостиную.
– Думаю, пора поиграть в шарады!
Троица с шумом поднялась из-за стола, под воздействием спиртного покачиваясь на неверных ногах. Затолкав стулья под грязный стол, они по пути отпихивали друг друга локтями – никто не хотел сидеть на краю дивана, поэтому последний должен был вырваться вперед, таково было правило. Джессика смеялась, видя, как ее муж и друзья, сражаясь за место, бегут в гостиную и прыгают на диван, прижимая подушки к груди, и громко хохочут. Возможно, они сладкая парочка, живущая в славном доме, рассчитанном на большую семью, но они по-прежнему умеют веселиться.
Наконец они убрали голые новогодние елки. Это нужно было сделать уже давно. Вид длинных ветвей и сухих иголок был довольно печален, совсем неуместен здесь, он разрушает еще больше. Мое первое Рождество здесь было ужасным. Мне казалось, что у меня на сердце – камень, который становился все тяжелее и тяжелее до тех пор, пока я едва могла передвигать ноги. Мне страстно хотелось домой – домой, где бы ни был мой дом. Тонкие ленты мишуры в комнате отдыха, пластмассовые безделушки, свисавшие с люстр, и бумажные тарелки с печеньем с оставшимися на нем отпечатками измазанных растаявшим шоколадом пальцев производили совсем не тот эффект, которого ожидали. Они просто акцентировали тот факт, что мы были в ловушке, принудительное веселье диссонировало с депрессией и атмосферой клиники. Я главным образом делала вид, что нахожусь где-то в другом месте, где угодно, обманывая себя мыслью о том, что день пройдет спокойно. Но, видя повсюду рождественские украшения, мне было труднее притворяться. Они напоминали мне о том, чего мне не хватает. О том, что я потеряла.
Наше первое Рождество после смерти Дэнни было еще хуже. Никто из нас не хотел праздновать, но ни у кого не нашлось смелости сказать об этом. Полагаю, мы думали, что, возможно, испортим его кому-то еще. Мне было всего десять лет, но мне хотелось, чтобы этот день закончился сразу же после того, как я открою глаза. Мама суетилась, пытаясь улыбаться. Бабушка приготовила ланч. Папа шутил насчет переваренной фасоли, и все мы натянуто смеялись. Мы все еще не достигли той стадии скорби, когда смех мгновенно сменяется всепоглощающим чувством вины. Еда казалась безвкусной. На елке висели редко развешенные игрушки, как будто кто-то на полпути бросил это занятие, потеряв к нему всякий интерес. Даже елочная гирлянда мигала, словно ей тоже не хотелось утруждать себя. Мы не включали телевизор и не слушали музыку. Если бы я хотела представить этот день в цвете, я окрасила бы его серым цветом. Все были молчаливы и печальны, никто не знал, что сказать. Я чувствовала себя смущенной в собственном доме, в кругу семьи.
Открывать подарки было мучительно. Я смотрела на три пары запавших глаз, и каждый из нас, наверное, вспоминал предыдущий год, сожалея о том, что мы были не слишком внимательны и запомнили не так много подробностей, не ведая, что это было его последнее Рождество.
После обеда я поднялась по лестнице и легла в постель. Я слышала, как плачет мама в своей комнате. Папа стоял у кухонного стола, и я представляла, как он пытается завязать разговор с бабушкой, да благослови его бог. Открыв ящичек прикроватной тумбочки, я увидела трехмерную закладку, которую Дэнни подарил мне годом раньше. Это был паршивый подарок, который мне, по правде сказать, не нравился, но я поднесла его к лицу и стала наклонять вперед и назад, чтобы медвежонок заулыбался и замахал лапой, – я поняла, что это последний подарок, который он купил для меня, и поняла, как сильно я полюбила его. Его касались руки Дэнни, а теперь эти руки остыли. Я положила закладку себе на грудь и зарылась лицом в подушку. Закрывая глаза, я решила притвориться, что Дэнни – внизу, с папой и мамой, он, как обычно, показывает фокусы. Я улыбнулась, вспоминая уголок туза, обычно выглядывавший у него из рукава. На самом деле он был никудышным фокусником.
6
– Джесс? Джессика?
Она услышала, как Мэттью зовет ее и, как обычно, бряцает ключами, бросая их в чашу на пристенном столике в холле, как он топает, стряхивая с туфель капли дождя и грязь.
– Где ты, моя женушка? – Он вернулся домой пораньше. Она не ждала его до вечера. Она представила, как он выполняет свой маленький ритуал, ставя портфель на стол в пустой кухне, расхаживая повсюду, развязывая галстук. Вероятно, он был рад вернуться домой, если забыть об их разговоре перед ланчем Видимо, ему пришлось пережить очень скучный день.
– Привет, милая, я дома! – Это банальное приветствие он произнес, постаравшись как можно лучше изобразить акцент жителя Среднего Запада.
Джессика, прятавшаяся в укромном местечке, улыбнулась, но не отвечала, пока не отвечала. Она слышала приглушенный звук текущей воды и характерный щелчок, когда Мэттью наполнил чайник и включил его, прежде чем взять кружку, до ее ушей долетел глухой звук, с которым он поставил ее на стол. Джессика воображала, как он оглядывает пустую духовку и чистую варочную панель, которую она оттирала целый час. Мэттью знал, как она не любит убираться, поэтому он, вероятно, должен был оценить, сколько времени она на это потратила.
В последнее время Джессика занималась тем, что рисовала цветы, настойчиво пытаясь уловить тонкое, почти прозрачное естество маков и добиться совершенства, передавая оттенки пестролистого плюща. Она хотела как можно лучше выполнить работу для заказавшего ее издателя, надеясь, что это поможет получить новый заказ. Ее одержимость не пропала даром: сегодня ей передали, что ее работа была принята очень хорошо. Она кое-что сделала и
