– Что, надеюсь, случится еще не скоро, – добавила я.
– С виду очень красивый город. Понимаю, почему вам не хочется отсюда уезжать, – заметила Эдди, подняв тарелку. – Миссис Кларк, торт потрясающий! Вы сами его испекли? Моя мама готовит такой с ромом. Она утверждает, будто фрукты нужно вымачивать целых три месяца, чтобы получился нужный аромат.
– Катрина – лесбиянка? – спросил папа.
– Мама, и впрямь очень вкусно, – сказала Трина. – Кишмиш… действительно… отлично пропитался.
Папа по очереди оглядел каждую из нас:
– Нашей Трине нравятся девушки? И все молчат? И как ни в чем не бывало треплются о каких-то сраных подушках и торте?!
– Бернард! – одернула его мама.
– Я, пожалуй, оставлю вас ненадолго, – бросила Эдди.
– Нет, Эдди, останься. – Трина бросила взгляд в сторону Тома, всецело поглощенного телевизором, и твердо сказала: – Да, папа. Мне нравятся женщины. Или по крайней мере мне нравится Эдди.
– У Трины, возможно, имеет место гендерная флюидность, – нервно заметила мама. – Это ведь так называется? Молодые люди на вечерних курсах постоянно рассказывают о том, что в наши дни многие не относят себя к определенному полу. Гендер – это спектр. Или рефлектор. Не помню, как правильно.
Папа растерянно заморгал.
Мама поперхнулась чаем, причем так громко, что нам всем стало неловко.
– Что ж, – начала я, когда Трина перестала хлопать маму по спине, – лично я считаю, что это здорово, если кому-то нравится наша Трина. И не важно, кому именно. В общем, тому, у кого есть глаза, и уши, и сердце, и все прочее.
В ответ Трина наградила меня благодарным взглядом.
– Ты постоянно носила джинсы, когда росла, – задумчиво произнесла мама. – Наверное, мне следовало заставлять тебя почаще надевать платья.
– Мама, платья тут совершенно ни при чем. Возможно, все дело в генах.
– Ну, тогда к нашей семье это точно не относится, – заявил папа. – Без обид, Эдвина.
– А я и не обижаюсь, мистер Кларк.
– Папа, я лесбиянка. Да, я лесбиянка, и я еще никогда не чувствовала себя более счастливой. И никого не касается, как именно я обрела свое счастье. Хотя я была бы чрезвычайно признательна, если бы вы с мамой порадовались за меня. Поскольку я действительно счастлива и очень надеюсь, что Эдди надолго войдет в нашу с Томом жизнь, – торжествующе закончила свою речь Трина, и Эдди одобрительно улыбнулась.
В разговоре повисла длинная пауза.
Наконец папа нарушил молчание.
– Но ты ничего нам не говорила, – осуждающе произнес он. – И никогда не вела себя как лесбиянка.
– И как, по-твоему, должны вести себя лесбиянки? – поинтересовалась Трина.
– Ну… лесбиянки… они… Одним словом, ты никогда раньше не приводила домой девушек.
– Раньше я вообще никого не приводила домой. За исключением Сандипа. Того бухгалтера. И кстати, тебе он не понравился, потому что не любит футбол.
– А вот я люблю футбол, – подала голос Эдди.
Папа сел, уставившись в тарелку. Вздохнул, устало потер глаза ладонями. Когда он убрал руки, его лицо было каким-то растерянным, будто он внезапно очнулся от глубокого сна. Мама не сводила с папы глаз, явно готовая пресечь любые противоправные действия с его стороны.
– Эдди… Эдвина, простите, если показался вам занудным старым пердуном. Я вовсе не гомофоб, честное слово, но…
– Боже мой! – вскликнула Трина. – А нельзя ли обойтись без этого твоего «но»?
Папа покачал головой:
– Но я, возможно, скажу что-то не так и, возможно, снова кого-нибудь обижу, ведь я уже давно вышел в тираж и не понимаю вашего новомодного жаргона или как там у вас дела делаются. Моя жена охотно подтвердит. Пусть так. Но даже я понимаю: единственное, что, в конце концов, имеет значение, – это чтобы мои две девочки были счастливы. И если ты, Эдди, сделаешь Трину счастливой, совсем как Сэм – нашу Лу, тогда прими мои искренние поздравления. Я весьма рад знакомству.
Папа встал с места, протянул через кофейный столик руку, и Эдди ответила на его рукопожатие.
– Очень хорошо. А теперь давайте есть торт. – Мама вздохнула с облегчением и потянулась за ножом.
Я улыбнулась из последних сил и вышла из комнаты.
