— Пошел, — сказал один из солдат, кивнув в сторону остальных. — Не опускать руки.
Он направился в сторону отряда. Двое шли по бокам, третий следовал сзади.
Офицеры стояли, сложив руки на груди, и ждали. Остальные солдаты не опускали винтовок.
Когда они приблизились, шедший справа боец подбежал к офицерам и негромко что-то сказал им. Оба кивнули.
Только тогда Гельмут разглядел, что у одного из офицеров — высокорослого и плечистого, со смугловатой кожей и тонкими усиками — вместо правого глаза чернела повязка.
Что-то кольнуло в его груди, и сердце заколотилось быстрее.
Второй, с погонами майора, был невысок, с крепкими руками, крупным носом и хищной улыбкой на тонких, поджатых губах. Глаза его блестели.
— И снова здравствуйте, — сказал он Гельмуту по-немецки.
Смуглый и одноглазый только усмехнулся.
— Руки можете опустить, — продолжил майор.
Солдаты по-прежнему целились в него.
— Узнали? Не ожидали, да? — сдерживая смешок, спросил одноглазый.
— Конечно, узнал, — сказал майор. — Мне кажется, нас трудно с кем-то перепутать. Что молчите, Гельмут? Язык проглотили?
— Надо будет — проглотит, — сказал одноглазый. — А вы, Гельмут, стойте на месте и не вздумайте бежать. Если вы побежите, эти ребята будут целиться в ноги. И тогда все будет только хуже.
Майор достал из кармана маленькие круглые очки, протер, нацепил на нос.
— Неужели вы думали, что мы искали вас только из-за того, что вы немецкий разведчик? Неужели вы и правда так думали? Вы серьезно? Вы думали — вот, идут ребята в нашей форме, значит, они спасут меня? Мы думали, что вы будете в деревне, хотели найти там, а тут раз — и вы сами навстречу идете. Все как всегда. Все сами делаете. Молодец.
— Закурить можно? — спросил вдруг Гельмут.
— Закуривайте.
Гельмут нащупал в кармане пачку папирос, открыл — их было семь.
Вытащил одну, чиркнул спичками, закурил.
Майор подошел к нему ближе, заложил руки за спину и продолжил говорить.
— Пора бы уже привыкнуть, дорогой мой, что вас здесь не спасет никто. Что у вас здесь нет и никогда не будет друзей. И вы сами так захотели, сами выбрали себе все это. Никто вас силой сюда не тащил.
— Никто, — кивнул Гельмут, выпуская дым. — Что вы хотите сейчас со мной сделать?
Майор тихо рассмеялся.
Он подошел к Гельмуту еще ближе, почти лицом к лицу — было видно, как блестят его глаза за стеклами очков, его морщины на лбу, слегка отросшую щетину. Он стоял и молчал, улыбаясь и переводя взгляд с правого глаза на левый, с левого на правый, зрачки его бегали туда-сюда, а губы все больше расплывались в улыбке, и Гельмуту на какой-то момент показалось, что это вдруг и есть та самая настоящая русская улыбка с еле уловимой искрой безумия.
Майор вдруг резко перестал улыбаться и совсем тихо, чуть слышно ответил:
— Разбудить.
Из статьи Карла Остенмайера «Яма человека»
Zentralblatt fur Psychotherapie und ihre Grenzgebiete, № 6, 1937
Многие мои клиенты, переживая острое эмоциональное состояние, зачастую сравнивают свои ощущения с муками грешников в аду. Многие из них описывают свое переживание как падение в бездну, попадание в глубокую яму, откуда нет выхода. «Я чувствую, будто попал в ад, и не могу выбраться отсюда», — говорил один из пациентов. «Я падаю в бездонную пропасть, я не знаю, что будет со мной, я не могу остановить падение», — говорил другой. Это логичное описание краха существовавших надежд, ощущения законченности жизни, а в случае с адом — еще и намек на некое наказание за грехи.
«Ад пуст, все черти здесь», — восклицал один из персонажей шекспировской «Бури». Когда пациенты используют подобное сравнение, я отвечаю: да, это так. Да, это яма, это ад, бездна, преисподняя. Да, рай и ад существуют в действительности, и люди, пережившие сильнейшие эмоциональные
