никогда не занимался, даже в детстве в деревне у соседей не воровал никогда. Ребята подговорили. Ну да, а я согласился. Дурак, да? Кто ж знал, что сторож коней двинет, а рядом как раз патрульные. На войне, знаешь, как-то оно все попроще было, — он опять закашлялся. — Ты убиваешь, а тебе за это ничего. Ты когда-нибудь убивал?
— Я здесь за убийство.
Мой новый сосед, кажется, не очень обращал внимание на мои реплики — видимо, ему просто очень хотелось говорить.
— На войне стреляешь и убиваешь, стреляешь и убиваешь, делаешь свою мужскую работу. Если бы не чахотка эта поганая, сейчас бы меня отсюда да на фронт, немцев крошить…
Один из соседей по палате, который лежал здесь уже четыре дня, вдруг подал слабый голос из угла:
— А он сам немец, иди покроши его.
Мой собеседник замолчал и впервые за все это время повернул лицо в мою сторону.
— Немец?
— Да, — ответил я. — Родился в Оренбурге, жил здесь. Убил, оказался тут.
— Вот же ж.
Он замолчал и больше не разговаривал со мной.
Вечером он умер.
Я снова увидел, как Бергнер нервно улыбается правым уголком рта и протирает очки.
Время и место неизвестны
— Не надо смотреть.
Гельмут отодвинул Захара в сторону и закрыл его глаза рукой.
Они стояли перед разрушенным домом: крыша его завалилась, над рухнувшими обломками стен еще висело облако пыли, деревья во дворе были посечены осколками. Возле крыльца лежало то, на что Захару не надо было смотреть.
— Оба? — прошептал Захар, пытаясь не заплакать.
— Оба, — ответил Гельмут.
— А кот?
— Кота не видно.
— Может, он еще бегает где-то.
— Может быть. Пойдем отсюда.
Деревню разрушили целиком. Соседние дома точно так же лежали в клубах пыли, из обломков торчали почерневшие печи. Людей не было видно. В воздухе пахло горелым.
— Почему они разбомбили нашу деревню? — тихо спросил Захар, пытаясь не смотреть во двор своего дома.
— Наверное, они думали, что здесь склад боеприпасов или еще что-то подобное. Пойдем, пойдем.
— Куда?
Гельмут не знал, куда.
— Куда-нибудь, где безопасно, — сказал он после нескольких секунд молчания. — Скоро сюда могут прийти немцы.
— А где наши? Где наши самолеты? Почему они не спасают нас?
— Я не знаю.
Захар вдруг резко изменился в лице, глаза его налились злобой. Он сжал зубы и вдруг закричал, со всей силы лупя кулаками по груди Гельмута:
— Ты обещал, что войны не будет! Обещал!
Гельмут не знал, что ответить.
Запах гари становился нестерпимым. Гельмут отвел Захара в сторону, пытаясь не обращать внимания на его удары.
— Все будет хорошо, — выдавил он из себя.
— Обещал! Обещал!
— Все, все.
— Обещал!
— Никто не знал, что придут немцы.
Захар вдруг замолчал, посмотрел на Гельмута заплаканными глазами и вдруг в ужасе открыл рот, отшатнулся, снова закричал:
— Ты сам немец!
