повернулся в сторону окна. Никого.
Помня о словах Юрьева, он вновь сел на диван: тот предательски скрипнул. Гельмут стал ждать.
Так прошло десять минут. Гельмут поймал себя на том, что разглядывает узор на обоях, представляя его в виде лабиринта, по которому движется воображаемый солнечный зайчик, — здесь он завернет, здесь пойдет наверх, здесь из трех ответвлений выберет среднее, здесь опишет круг, а здесь попадет в тупик, значит, надо назад и вверх, а потом направо, и сползти чуть ниже по стеблю нарисованной розы. Но узоры повторялись, и солнечный зайчик все время попадал в тупик. Вместо него по обоям вновь пополз паук. Гельмуту показалось, будто он повторяет путь воображаемого солнечного зайчика, но это, конечно, было не так: просто он уже и забыл, какой именно путь нарисовал на стене.
Судя по ощущениям, прошло еще десять минут. Юрьева все не было. Гельмут нервничал и теребил в руках бумажку. Ради интереса снова взглянул на нее: она была абсолютно пуста. Простой белый лист.
Что-то здесь не так, подумал Гельмут, и по его телу вновь пробежала короткая судорога, а мир вокруг дернулся и поплыл. Он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
С закрытыми глазами было намного спокойнее и приятнее. Сладкая дремота переползла с дивана на спину, прошла теплой волной по позвоночнику и обволокла мозг уютным покрывалом. Гельмут зевнул, вытянул ноги и представил себе, будто он спит у себя дома, в Москве, и нет никакого задания съездить в Брянск, никакого Сальгадо, никакого Орловского, никакого, черт бы его побрал тысячу раз, поезда.
Думать об этом было приятнее всего. Будто бы он спит в своей кровати, и завтра на работу — он снова придет в кабинет Костевича с распахнутым настежь окном, а тот будет вальяжно сидеть в кресле и скабрезно шутить, отправляя Гельмута — точнее, Олега Сафонова — на очередное задание. Костевич, как всегда, будет в своем бежевом пиджаке, в рубашке без галстука и с широкими цветастыми подтяжками, а его аккуратно постриженные усики будут смешно топорщиться при разговоре.
— Ты, Сафонов, не засыпай на ходу, а слушай, что я говорю, — говорил Костевич, входя в кабинет и закрывая за собой дверь.
Сафонов открыл глаза и поднял голову. Видимо, и правда задремал, подумал он. Уснуть в кабинете начальства — ну дела!
— Извините, — промямлил Сафонов, и язык не слушался его. — Очень мало спал сегодня.
— Надо спать, надо! — проговорил Костевич, прошел к своему столу и развалился в кресле. — Вышел на пять минут, а ты тут задремал! У тебя точно все нормально? Может, в отпуск отправить?
— Все нормально. — Сафонов мучительно попытался вспомнить, что же было до того, как он уснул. Кажется, Костевич выходил в коридор поговорить с кем-то.
— Ну хорошо. Ты, если совсем не сможешь работать, если что случится — сразу говори. Если мои сотрудники начнут умирать от перенапряжения, обо мне пойдет дурная слава, — рассмеялся Костевич.
— Это точно, — Сафонов улыбнулся пересохшими губами.
— Так вот, на чем мы остановились… Да, твой текст про спортсменок — шикарный. Мы выбрали фотографию той самой Светланы, которая заняла второе место. Жаль, конечно, победительницу не сфотографировал. Но текст отличный, просто отличный.
— Спасибо.
В распахнутое окно ворвался свежий ветер, растрепав занавески. Где-то на улице каркала ворона.
— Так вот, что теперь надо сделать. — Костевич зарылся в свои бумаги и извлек какую-то запись. — Ага, вот! Сегодня в 19 часов в малом зале клуба имени Зуева будет творческий вечер писателя Юрия Холодова. Ты должен сходить, сделать репортаж и взять пару слов у автора. Слышал о таком?
— Конечно, слышал. — Сафонов вспомнил, что действительно что-то слышал о нем, но память отказывалась работать.
— Вот и отлично. Сейчас половина пятого, как раз успеешь пообедать и добраться до парка.
— Хорошо. Это все?
— Да, можешь идти.
Сафонов поднялся и пошел было к выходу, но сзади вдруг снова раздался басовитый голос Костевича:
— А, да. Когда я выходил в коридор, тебя искал какой-то товарищ по фамилии не то Орлов, не то Орловский. Я сказал, что ты слишком занят.
Пронзительный холодок пробежал по спине. Что-то опять было не так.
Орловский, Орловский…
Черт.
Стоя в дверях, он прислонился к косяку и схватился за сердце. Мир вокруг поплыл в разноцветном тумане. Ему захотелось бежать — куда угодно, лишь бы подальше от этого вязкого месива мыслей и образов, которые постепенно складывались во что-то большое и угрожающее, с орлиным профилем и острым взглядом черных глаз.
И он побежал.
Выбежал из редакции, спустился по лестнице, пересек вестибюль, выскочил на улицу.
Его ослепило ярким солнечным светом. Он зажмурился, а когда открыл глаза, заметил, что к остановке подошел трамвай.
