— Скоро.
— Бункер фюрера далеко?
— В нескольких кварталах.
На улице столпотворение вокруг мертвой лошади. Самые расторопные срезают плоть с остова, а те, кому не посчастливилось, толкаются рядом, стараясь пробиться к телу. Толпа копошится и гудит, как пчелиный рой. Мутный глаз мертвого животного вперился в покореженный указатель «Бомбоубежище», ведущий в никуда. Мальчики и мужчины из фольксштурма роют траншею на дороге; они уже глубоко: видно только, как мелькают их головы и грязные лопаты. Мимо ковыляет женщина, толкающая перед собой в тачке мертвое тело.
— Здесь недалеко, — бормочет Зиглинда, оглядываясь по сторонам.
Они пробираются через груды побитых кирпичей и перевернутых автомобилей с разбитыми стеклами и неподвижными пассажирами. Некоторые руины еще дымятся. То и дело воздух сотрясается от грохота обваливающихся стен.
Им нужно на север, туда, где сквозь жирное марево смутно виднеется колонна Победы. У Бранденбургских ворот Эрих показывает на какое-то непонятное нагромождение в одном или двух кварталах от них по Шарлоттенбургер-штрассе.
— Это оно?
— Не уверена, — отвечает Зиглинда, вглядываясь в том направлении сквозь пыль и дым.
Что там сереет невдалеке? Рейхсканцелярия? Воздух наполнен трупным смрадом. Каменные кони в колеснице богини победы покрыты трещинами, да и сама Виктория, коронующая руины лавровым венком, не более чем бесформенная масса. Вместо величественных лип — обугленные пни.
Проезжающий мимо бронетранспортер притормаживает, из него высовывается солдат вермахта и кричит:
— Что вы тут делаете? Быстро домой! Здесь опасно!
Он грязный, небритый, и у него забинтована рука.
— Это Рейхсканцелярия? — спрашивает Зиглинда. — Мы хотим узнать, приглашает ли еще фюрер послушных детей к себе в бункер. Он угощает их там марципаном.
— Фюрер? — переспрашивает солдат. — Вы что, радио не слышали?
Да, мы не слышали новостей по радио. Почти никто не слышал. «Золото Рейна» Вагнера, седьмая симфония Брукнера — музыка мертвых. Наш фюрер пал, сражаясь до последнего вздоха за свой народ, за Германию. Он принял геройскую смерть. Я не могу оставить столицу Рейха. Вот он, мой оплот, верный от страха щит![26]
Взявшись за руки, мы возвращаемся в театр, пробираемся в свое убежище, вставляем швабру в ручки двери. Огромное нарисованное полусолнце поднимается над сценой. Или садится. Ночное небо свисает с потолка. Неужели правда? Неужели фюрер пал? Мы чувствуем, как колеблется воздух, как невидимые потоки приподнимают краешки одеял, ерошат нам волосы. Мы моргаем и трем глаза, но призраки не рассеиваются — черные луны, черные солнца. Что-то проносится над нашими постелями, темные крылья рассекают темноту, задевая нас.
— Зигги, — шепчем мы.
— Эрих, — шепчем мы.
Глаза привыкают к тьме, и мы понимаем, что это не крылья, а пальмовые ветви. Перед нами опускается на колени верблюд и склоняет шею, ожидая. Эрих треплет густую шерсть на загривке животного, такую же мягкую и теплую, как нагретое солнцем одеяло после безоблачного летнего дня, проведенного на пляже, а потом одним рывком вскакивает в седло, совсем как старина Шаттерхенд или Кара бен Немзи, и помогает взобраться Зиглинде. Справа и слева птицы-иероглифы отрываются от колонн и взмывают в воздух, а глаза-иероглифы моргают. Верблюд поднимается с колен, все выше и выше — кажется, еще чуть-чуть и достанешь до звезд, но тут он делает шаг, потом еще. Он плывет, покачиваясь, по мягкому песку, останавливается у финиковых пальм, чтобы Зиглинда могла набрать спелых плодов, и у прозрачного пруда, чтобы она выбрала цветок белого лотоса для своей прически. И снова мерное покачивание, словно в колыбели. Театр расстилается впереди, как бескрайняя пустыня. Рабы падают перед нами ниц, ожидая приказов. Черные птицы растворяются в черном небе. Эрих забывает мать и отца, забывает свое неназванное имя. Остаются только звезды и луна, и Зиглинда у него за спиной, и мягкие дюны, баюкающие нас, словно сны.
Фрау Мюллер: Это правда?
Фрау Миллер: Неужели правда?
Фрау Мюллер: Говорят, он пошел в атаку и погиб, сражаясь с иванами.
Фрау Миллер: Говорят, он умер, положив руку на сердце.
Фрау Мюллер: Где он теперь?
Фрау Миллер: Куда дели тело?
Фрау Мюллер: Его кости собрали.
