для подростков. В завершение они пообедали там же в ресторанном дворике.
– А ты что купила? Ничего! – ласково бранила ее Фара. – Видишь ли, Мариам-джан, в этом мире два типа людей: одни отправляются в магазин и приносят домой слишком много и стонут: «Ооо, зачем я столько набрала». А другие возвращаются с пустыми руками и жалуются: «Ох, надо было то купить, и это купить».
Мариам невольно засмеялась. Действительно, частенько бывало так, что ей приглянется какая-то вещь, но процесс покупки покажется слишком сложным, и она пройдет мимо, а потом пожалеет.
Вечером они вместе готовили те иранские блюда, которые, как опыт показывал, пользовались наибольшим успехом у иностранцев, а потом пришли три подруги Мариам. Они были знакомы с Фарой по прежним ее визитам, так что посиделки получились вполне уютные. Мариам металась между кухней и столовой, а Фара тем временем развлекала гостий описанием пира у Хакими.
– Там на самом деле были две разные компании, старших и молодых, – сказала она, и Мариам моментально поняла, о чем речь, хотя тогда, у Хакими, об этом не подумала. – Старики нарядились, молодые пришли в джинсах. Старики слушали наверху Гугуш, молодые плясали внизу под какой-то бац-бацбац. – Дальше Фара пустилась рассуждать: – Молодые теряют исконную культуру. Я это повсюду наблюдаю. Они приезжают к родителям на традиционный Новый год, но не знают, что полагается делать. Они стараются как могут, но все время оглядываются, правильно ли получается. Они пытаются влиться, но не умеют. Разве не так, Мариам? Ты согласна со мной?
Гостьи обернулись к Мариам, ожидая ее ответа. Она могла попросту ответить «да», и эта минута миновала бы, но почему-то она почувствовала тайную вину, словно самозванка. По какому праву она станет высказываться? Она сама давно живет в разлуке со своей культурой, она никогда не ощущала себя внутри этой культуры. Почему-то, по неведомой ей самой причине, она никогда не чувствовала себя дома на «старой родине» и в другой стране тоже, потому-то, может быть, лучшими ее подругами стали три эмигрантки, Даниэла, Кари и Каллиста, – тоже аутсайдеры, тоже такие с рождения.
– Согласна, Мари-джан? – повторила Фара, а Мариам так и стояла в дверях кухни с миской салата в руках и пыталась понять, не обусловлено ли каждое решение, какое она принимала в жизни, желанием ни к чему не принадлежать.
Зиба сказала Мариам, что на этот раз хочет приготовить ко дню Прибытия что-то новое.
– Все эти иранские блюда уже немного приелись, – сказала она. – Не подать ли нам суши?
– Суши? – Мариам подумала, что ослышалась.
– Можно заказать из ресторана в Тоусоне, у них есть доставка.
– Да, но… – пробормотала Мариам.
– Для родителей и братьев возьму роллы «Калифорния». Сырую рыбу они, разумеется, есть не станут.
– Но в «Калифорнию» кладут крабовое мясо, – напомнила Мариам.
– О, эти запреты давно уже никто не соблюдает! На прошлое Рождество жена Хассана угощала омаром.
«Но как же Дональдсоны? – вертелось у Мариам на языке. – Дональдсоны умрут с горя, лишившись аутентичной ближневосточной кухни!»
Вслух же она сказала только:
– Предупреди меня, что я должна принести.
– Бутылка саке была бы кстати, – сказала Зиба.
Мариам засмеялась, но Зиба нет. Похоже, настроена всерьез.
Мариам собиралась в этот год присутствовать на празднике. Она строго поговорила сама с собой. Это была трусость, теперь-то она понимала, уклониться от праздника в прошлом году. Очевидно, чужое мнение все еще слишком много для нее значило. А могла бы, в своем-то возрасте, отмахнуться: «Ну и что, пусть даже и выйдет слегка неловко».
Она заранее выбрала наряд, пожалуй, чересчур об этом хлопотала, и посоветовалась с продавцом в винном магазине, какой взять сорт саке. Накануне праздника что-то мешало ей уснуть. Мариам казалось, она вовсе глаз не сомкнула, однако в какой-то момент ей приснился сон, значит, хоть ненадолго она забылась. Ей снилось, будто она снова ходит в начальную школу и ее класс разучивает песенку цыплят; «куд-куд-кудах», распевали они детскими тонкими мультяшными голосами, а Дэйв смотрел и укоризненно качал головой, Дэйв в его нынешнем возрасте, с седыми кудрями и набрякшими веками. «Горюет ребенок», – сказал он, и она проснулась, досадуя на саму себя за столь очевидный сон. На радиочасах 3.46. После этого она лежала и смотрела, как сменяются цифры: четыре часа, полпятого, пять. И тогда она поднялась.
Возможно, это из-за бессонной ночи утро прошло как в тумане. Было приятное воскресенье, необычно прохладное для августа, следовало бы поработать в саду, но вместо этого Мариам медлила, читая газеты. Потом дочитала отложенный накануне роман, хотя не помнила толком начало и нисколько не интересовалась развязкой. И вдруг уже полпервого. Как такое могло произойти? В час начинался праздник. Она поднялась, сложила газеты и пошла наверх переодеваться. Зиба уже, должно быть, выставляет подносы с суши и специально купленные палочки. Ее братья выковыривают фисташки из огромной, украшенной американскими флагами пахлавы, и Зиба отгоняет их и зовет на помощь невесток: пусть присмотрят за мужьями. Все крутятся под ногами, болтая на смеси английского и фарси, порой их путая, кто-то по ошибке обращается к Сьюзен на незнакомом девочке языке. Такие шумные люди, эти иранцы, намного шумнее, чем Дональдсоны, сказал ей однажды Дэйв. Мариам видела его правоту, и все же ей казалось, что Дональдсоны… более
