И уж если Гейне сказал: «Мир треснул, и трещина прошла через сердце поэта», — то к Высоцкому это относится в максимальной степени. Ребенок войны, юноша оттепели, возмужавший в шестидесятые и созревший, состоявшийся как раз к закрытию этих шестидесятых, к закручиванию гаек, к перекрыванию кислорода, к удушению всего живого, Поэт народа, умерший в конце семидесятых, в восьмидесятом московском олимпийском году, и смерть его как отчеркнула конец эпохи, конец СССР, через год начнется кремлевский звездопад и вскоре все рухнет — Владимир Высоцкий жил на разрыве времен, разрыве эпох, и вот эта страшная болевая трещина эпохи и прошла через него. Он был весь из своего времени и своей страны, и весь героизм страны и эпохи, и вся боль, и весь раздрай душевный, и вся злая сатира и добрый юмор, и все жертвы страны и ее герои — вот все это великое противоречие через него, его сердце и прошло.
Видите ли — что есть настоящий Поэт? Он точно такой же самый, как все граждане, и чувствует то же самое, и думает то же самое — просто он чувствует гораздо острее, больнее, сильнее, и это острое мощное чувство вызывает в его сознании образы, мысли, и вот он облекает их в слова, дан ему такой дар, такая жажда слагать и петь ему дана, и он поет людям то, что звучало в их сердце — но было гораздо тише, неотчетливее, неразборчивее. И вот приходит Поэт, и люди слышат его слова — и оказывается, что он выразил то, что они смутно чувствовали и думали, да сказать не особо могли — а вот он смог и сказал. И тогда их души, их нервы звенят в унисон, и они готовы плакать оттого, что их кто-то так понял, и услышал, и выразил, и вернул им их чувства и чаянья словами, которые им так близки и понятны.
Вот то, что я сейчас попытался сформулировать — это сущность народного Поэта — истинного, настоящего. И вот такая штука — именно к Владимиру Высоцкому это в полной мере относится.
…Однако мы очень далеко отошли от 66-го года, когда появился «Парус». (Кстати, не удержаться: сравните его с лермонтовским «Парусом» — в какой апокалиптический шторм, в какую мировую катастрофу попал тот скромный белый парус в синей лазури, который мятежно искал бури так тихо и благонравно, в общем.) А именно: в 1966 году был снят фильм Говорухина «Вертикаль», хотя премьера на экране состоялась только в 1967.
И вот тогда — впервые — на всю страну официально прозвучали песни Владимира Высоцкого. И их стали петь даже в тех глухих дырках провинций, где не имели магнитофонов. Успех песен был не то чтобы оглушительный… в общем, Высоцкий стал всесоюзным явлением. Его дворово-блатные песни пели и раньше, но обычно не знали, чьи они. Народ сочинил! А теперь уже знали.
Ревность Говорухина можно понять. И почему он не дал Высоцкому петь свои песни в «Месте встречи изменить нельзя» — тоже понятно. Потому что если линкор, строго говоря — это движущаяся бронированная платформа для орудий, то «Вертикаль» — это был видеоряд для песен Высоцкого. Сам фильм получился довольно невнятный и на фиг никому не нужный. На него ходили из-за Высоцкого, и его помнят из-за Высоцкого.
Кстати, горы, альпинизм, скалолазание были тогда в большой моде у самого передового отряда советского народа — молодых физиков. Теоретики, ядерщики, оборонщики, все доктора наук в тридцать лет — что вы, это же была элита! И вот у них было стильно: узкие брюки, можно бородки, молодежный сленг, внешняя небрежность во всем, на работе расшибаться в лепешку двадцать часов в сутки, а в отпуск — в горы, лазать: чтоб поджарые, спортивные, внешне шутники, а на самом деле выносливые и отчаянные: молодежь, сливки! Каждый второй — мастер спорта по альпинизму.
Эти вот песни знали уже все нормальные люди в стране поголовно (ну, особо не лезем вглубь национальных республик Азии и Кавказа). «Здесь вам не равнина, здесь климат иной». «Мерцал закат, как сталь клинка». «Если друг оказался вдруг». «В суету городов и в потоки машин». Слушайте, полвека прошло — все осталось! И остался дух того времени, мировоззрение тех людей, настроение и ожидания жизненные тех поколений, вот вся атмосфера эпохи — она тут осталась через мелодию, через слова, через дух. Это еще было время романтики, время идеалов, время желания борьбы и поисков смысла жизни в каких-то больших, светлых, общих для всех вещах. Еще помнили республиканскую Испанию и «комиссаров в пыльных шлемах». Еще не кончились великие шестидесятые, еще самый их накат шел.
В этих четырех песнях — половина, наверное, всех основных тем Высоцкого: борьба, дружба, авантюризм, напряжение, смерть, победа, тоска потери и разлуки, возвращение домой и память о главном. Гимн мужеству, отваге и верности. (Вот «гимн» чему-то — затертое такое, опошленное слово, но вот тут оно совершенно уместно: по эмоциональному накалу в сочетании с искренностью, по мощи воздействия.)
«Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…» «Но спускаемся мы с покоренных вершин — что же делать, и боги спускались на землю…»
Что было чрезвычайно важным в этом фильме, в «Вертикали»? То есть не в самом фильме, а как факт? Даже не то, что зрелый Владимир Высоцкий, автор вещей пусть очень сильных, искренних, раскованных, витальных очень, ироничных, эпатажных, хулиганских — поднялся до уровня философского, масштабного, гражданского. Тут уже не было и элемента пародии и самопародии, хохмы, прикола.
Эти четыре песни, прозвучавшие с официального киноэкрана — легитимизировали Высоцкого. Они были как советская государственная печать на удостоверении: вы признаны, вас можно официально исполнять, вы — ну, поэт не поэт, но во всяком случае советский артист, автор песен и их исполнитель. В тех полностью регламентированных тоталитарных условиях — это было очень серьезно, это была победа, подъем на высокую ступень.
Через год они выйдут на гибкой пластинке (слово «диск» тогда еще не употреблялось). А проигрывателей (электрофонов) и радиол в стране было несравненно больше, чем магнитофонов. То есть: Высоцкий стал официально доступен взрослым лояльным гражданам. Это был прорыв, который из сегодняшнего дня не то что оценить — понять трудно.
Этот официальный, ощутимый, заметный прорыв Высоцкого в официально подтвержденное культурное пространство рос и готовился долго. До этого уже много чего было.
