игра слов: французское 'йtrangиre' означает и 'иностранный' и 'чужой' - 'служа по министерству иностранных дел, я чужд всяких дел'. - Ю. Л.]' (Бутурлин, с. 354).
Офицер-гвардеец в 1819-1820 гг. - в самый разгар аракчеевщины, - если он был в младших чинах (а по возрасту одногодок Онегина в эту пору, конечно, не мог рассчитывать на высокий чин, дающий известные облегчения в порядке каждодневной военной муштры - просмотр ряда биографий дает колебание в чинах между гвардейским поручиком и армейским подполковником), с раннего утра должен был находиться в своей роте, эскадроне или команде. Заведенный Павлом I солдатский порядок, при котором император в 10 часов вечера был в постели, а в пять утра - на ногах, сохранялся и при Александре I, любившем, кокетничая, повторять, что он 'простой солдат' 1. 'Венчанным солдатом' его именовал П в известной эпиграмме.
1 Ср. анекдот, записанный П. А. Вяземским: 'В холодный зимний день, при резком ветре, Александр Павлович встречает г-жу Д***, гуляющую по Английской набережной. 'Как это не боитесь вы холода?' - спрашивает он ее. - 'А вы, государь?' - 'О, я - это Дело другое: я солдат'. - 'Как! Помилуйте, ваше величество, как! Будто вы солдат?' (Вяземский, Старая записная книжка, с. 165 - 166).
Между тем право вставать как можно позже являлось своего рода признаком аристократизма, отделявшим неслужащего дворянина не только от простонародья или собратьев, тянущих фруктовую лямку, но и от деревенского помещика-хозяина. Мода вставать как можно позже восходила к французской аристократии 'старого режима' и была занесена в Россию эмигрантами-роялистами. Парижские светские дамы предреволюционной поры гордились тем, что никогда не видели солнца: просыпаясь на закате, они ложились в постель перед восходом. День начинался с вечера и кончался в утренних сумерках. Ж. Сорэн в комедии 'Нравы нашего времени' изобразил диалог между буржуа и аристократкой. Первый восхваляет прелести солнечного дня и слышит ответ: 'Фи, месье, это неблагородное удовольствие: солнце это лишь для черни!' (ср.: Иванов Ив. Политическая роль французского театра в связи с философией XVIII века. - 'Учен. зап. Моск. ун-та', 1895. Отд-ние историко-филол., вып. XXII, с. 430). Просыпаться позже, чем другие люди света, имело такое же значение, как являться на бал позже других. Отсюда сюжет типичного анекдота о том, как служака-военный застает своего сибарита-подчиненного в утреннем дезабилье (вполне естественном для светского человека, но стыдном для военного) и в таком виде водит его по лагерю или Петербургу на Потеху зрителям. Анекдоты такого рода прикреплялись и к Суворову, и к Румянцеву, и к Павлу I, и к вел. кн. Константину. Жертвами их в этих рассказах оказывались офицеры-аристократы. В свете сказанного, вероятно, проясняется странная причуда княгини Авдотьи Голицыной, прозванной 'Princesse Nocturne' (nocturne (франц.) означает 'ночная' и, как существительное, - 'ночная бабочка'). 'Ночная княгиня', проживавшая в особняке на Миллионной, - красавица, 'обворожительная как свобода' (Вяземский), предмет V влечений П и Вяземского, - никогда не появлялась при дневном свете и никогда не видела солнца. Собирая в своем особняке утонченное и либеральное общество, она принимала только ночью. Это вызвало при Николае I даже тревогу Третьего отделения: 'Княгиня Голицына, жительствующая в собственном доме, что в Большой Миллионной, которая, как уже по известности, имеет обыкновение спать днем, а ночью занимается компаниями, - и такое употребление времени относится к большому подозрению, ибо бывают в сие время особенные занятия какими-то тайными делами...' (Модзалевский Б. Пушкин под тайным надзором. Л., 1925, с. 79). К дому Голицыной был приставлен тайный агент. Опасения эти, несмотря на неуклюжесть полицейских преувеличений, не были совсем лишены оснований: в обстановке аракчеевщины, под властью 'венчанного солдата', аристократическая партикулярность приобретала оттенок независимости, заметный, хотя и терпимый при Александре I и превращавшийся почти в крамолу при его преемнике.
Утренний туалет и чашка кофе или чаю сменялись к двум-трем часам дня прогулкой. Прогулка пешком, верхом или в коляске занимала час-два. Излюбленными местами гуляний петербургских франтов в 1810 - 1820-х гг. были Невский проспект и Английская набережная Невы. Прогуливались также по Адмиралтейскому бульвару, который был в три аллеи насажен в начале XIX в. на месте обновленного при Павле гласиса Адмиралтейства (гласис - насыпь перед рвом) 1.
1 Название Невского проспекта 'бульваром' представляло собой жаргонизм из языка петербургского щеголя, поскольку являлось перенесением названия модного места гуляний в Париже (ср.: '...после обеда все пойдем в Тюллери или на Булевар...' - Волков Д. Воспитание. - Российский феатр, т. XXI. СПб., 1788, с. 120; 'Спектакли там [в Париже. - Ю. Л.] везде и jusques на Булеваре!' - Хвостов Д. Русский парижанец. - Российский феатр, т. XV. СПб., 1787, с. 180). Ср. для средних веков аналогичные уподобления типа 'Новый Иерусалим' под Москвой или название 'Бродвей' ('Брод') для Невского проспекта между Литейным и Садовой в более позднее время.
Ежедневная прогулка Александра I повлияла на то, что модное дневное гуляние проходило по определенному маршруту. 'В час полудни он выходил из Зимнего дворца, следовал по Дворцовой набережной, у Прачешного моста поворачивал по Фонтанке до Аничковского моста [...] Затем государь возвращался к себе Невским проспектом. Прогулка повторялась каждый день и называлась le tour impйrial [императорский круг. - Ю. Л.]. Какая бы ни была погода, государь шел в одном сюртуке...' (Воспоминания гр. В. А. Соллогуба. - В кн.: Помещичья Россия.., с. 91). Император, как правило, прогуливался без сопровождающих лиц, разглядывая дам в лорнет (он был близорук) и отвечая на поклоны прохожих. Толпа в эти часы состояла из чиновников, чья служба носила фиктивный или полу фиктивный характер. Они, естественно, могли заполнять в присутственные часы Невский, наряду с гуляющими дамами, приезжими из провинции и неслужащими франтами. Именно в эти часы Онегин гулял по 'бульвару' 1.
1 Б. Иванов, автор романа 'Даль свободного романа', заставил Онегина гулять по Биржевой набережной между кипами товаров и прямо на улице поедать устриц из только что открытой голландцем бочки, запивая их портером (Иванов Б. Даль свободного романа. М.-Л., 1959, с. 106-110). Вся эта нелепая сцена непосредственно списана из книги М. И. Пыляева 'Старый Петербург' (СПб., 1909, с. 419). Однако Пыляев, говоря о 'всеобщем сходбище' и о том, что 'прибытие первого иностранного корабля' составляло 'эпоху в жизни петербуржца', не уточняет, какого круга и общественного положения люди 'пресыщались устрицами' под открытым небом. Конечно, решительно невозможно представить себе светского человека 1810-х гг., воспитанника аббата-эмигранта, жующим на улице в обществе ремесленников и запивающим еду портером. Если что-либо в этом роде и возможно было как шалость с друзьями после разгульной ночи, то считать это регулярным времяпровождением (ивановский Евгений еще хвастается им вечером в кругу светских дам!) приблизительно то же самое, что считать, что Пьер Безухов, проснувшись утром, деловито отправлялся купать квартального, привязав его к медведю, а вечером рассказывал об этом в кругу восторженных дам. Комбинируя отрывки из разных источников, Б. Иванов не обнаруживает, однако, понимания изображаемого им времени. К сожалению, надерганные им поверхностные сведения выдаются иногда за 'знание быта пушкинской эпохи' (См. сб. Русская литература в историко-функциональном освещении, М. 1979, с. 294).
Около четырех часов пополудни наступало время обеда. Такие часы еще явственно ощущались как поздние и 'европейские': для многих было еще памятно время, когда обед начинался в двенадцать.
Молодой человек, ведущий холостой образ жизни, редко содержал повара крепостного или наемного иностранца - и предпочитал обедать в ресторане. За исключением нескольких первоклассных ресторанов, расположенных на Невском, обеды в петербургских трактирах были хуже по качеству, чем в Москве. О. А. Пржецлавский вспоминал. 'Кулинарная часть в публичных заведениях пребывала в каком-то первобытном состоянии, на очень низкой степени. Холостому человеку, не имевшему своей кухни, почти невозможно было обедать в русских трактирах. При том же заведения эти закрывались вечером довольно рано. При выходе из театра, можно было поужинать только в одном ресторане, где-то на Невском проспекте, под землею; его содержал Доменик' (Помещичья Россия.., с. 68).
'Холостую' атмосферу ресторанного обеда ярко обрисовывает П в письмах весны 1834 г. к Наталье Николаевне, уехавшей через Москву на Полотняный завод: '...явился я к Дюме, где появление мое произвело общее веселие: холостой, холостой Пушкин! Стали подчивать меня шампанским и пуншем, и спрашивать, не поеду ли я к Софье Астафьевне? Все это меня смутило, так что я к Дюме являться уж более не намерен и обедаю сегодня дома, заказав Степану ботвинью и beaf-steaks' (XV, 128). И позже: 'Обедаю у Дюме часа в 2, чтоб не встретиться с холостою шайкою' (там же, 143).
Довольно полный обзор петербургских ресторанов 1820-х гг. (правда, относящийся ко времени несколько более позднему, чем действие первой главы романа) находим в одном из дневников современников: '1-го июня 1829 года. Обедал в гостинице Гейде, на Васильевском острову, в Кадетской линии, русских почти здесь не видно, все иностранцы. Обед дешевый, два рубля ассигнаций, но пирожного
