– Он обещал… – тихо всхлипываю, подхожу совсем близко к экрану, смотрю в глаза Антону. – Клялся… я поверила… Простила… Я… я… И папа…
– С твоим отцом все в порядке, – перебивает Марк, – он в лучшей немецкой клинике. Я же говорил, что он в безопасности. Ты же звонила ему, сама знаешь. Ни один врач никуда его не отпустит, пока не будет уверен, что тот выздоровел. К тому же его никто не может забрать, кроме тебя. А ты…ты можешь слетать к нему в любое время. Можешь позвонить. Я договорюсь о видеосвязи, – от его слов веет теплом и заботой.
Встряхиваюсь. Ему нельзя верить. Он монстр и чудовище. Он украл у меня любовь. Разрушил все, во что я верила. Выжег душу и даже пепла не оставил.
Я смотрю на экран, и все внутри меня каменеет от боли. Я поверила Антону. Поверила! Рискнула жизнью папы. А он говорил, что все хорошо. Что с папой все теперь хорошо. И что Марк не узнает, где он. Врал? Зачем? Ради денег? Все врут. Я разворачиваюсь, слегка пошатываясь, подхожу к Марку. В его черных глазах – мрак. Вязкий, тягучий, как смола. И вырваться бы из него, но нет сил.
– Ты – монстр, – говорю глухо.
– Нет, пташка, – усмешка кривит его губы. Он впервые не соглашается. И усталость сквозит в его тихом голосе. – Монстры не церемонятся с бестолковыми девчонками. Не ищут их, рискуя собственной репутацией. Не возвращают обратно. Им чужда жалость, как и чувства в принципе. Монстры, пташка, выполняют условия контракта. И по ним – твой отец мог быть уже мертвым.
– Как ты живешь с этим? – спрашиваю, чувствуя, как озноб сковывает тело.
Возвращаюсь к экрану, всматриваясь в лицо мужчины, который был самым близким и родным. И который предал, растоптал. Снова. И безысходность душит.
А Марк смотрит на меня. Спиной чувствую его обжигающий взгляд. Я не знаю, как себя вести, что делать дальше. Наверное, я должна позвонить отцу, убедиться, что с ним все в порядке. А может, спросить, что Марк сделал с Антоном? Я ведь так и не узнала. Или объяснить, что на последнем видео – другая женщина, но не я. Горькая улыбка касается губ, вытираю тыльной стороной ладони слезы и спрашиваю совершенно о другом, потому что боль сжимает сердце. Потому что это единственное, что дико, нелепо и не имеет смысла.
– Зачем ты убил Джуна?
Но мой голос разбивается о тишину пустой комнаты. Марк ушел.
Часть 8
Марк. Сейчас
Сентябрь злится за окном, горстями швыряет на землю колючий дождь. Обожженные ели клонятся под натиском ветра, стучатся в окна. И Марку отчаянно хочется избавиться от этого стонущего скрежета, рвущего барабанные перепонки, вынимающего душу. Он сминает в пепельнице окурок и выходит из кабинета. Дом встречает его сонной тишиной. И только снизу, из гостиной, доносится музыка. Марк останавливается, прислушивается. Скрипка. Ее мелодия заполняет каждый уголок, скользит по коридору, ластится, будто кошка. Марку трудно дышать. Воспоминания вихрем врезаются в память. Яркие, красочные.
– …Папа, ты опять подслушивал? – звонкий голос заставляет вздрогнуть.
Марк оборачивается и видит перед собой маленькую девочку. Она хмурится, уперев ручки в бока. В одной сжат смычок.
– Это же был сюрприз, – обиженно протягивает она, и ее голубые глаза наливаются слезами.
Марк подхватывает дочь на руки, целует в нос.
– Не плачь, принцесса моя, я ни за что не расскажу маме, какую прекрасную мелодию ты сочинила.
– Правда? – она шмыгает носом.
Марк улыбается.
– Конечно. Разве я когда-нибудь тебя обманывал?
Она мотает головой, юлой выворачивается из его объятий, хватает за руку и тянет за собой. Садится на ковер посреди гостиной, усаживает его рядом. И играет. Сперва неуверенно, знакомясь, потом насыщенней, сильнее, прикрыв глаза, едва касаясь смычком струн. И каждое движение, каждый взмах рождает дивные звуки, сливающиеся в нежную и трогательную мелодию…
И вдруг музыка обрывается резким падением, свистом рвущейся струны, тонет в тишине дома. Марк стряхивает воспоминания и заглядывает в гостиную. Алиса сидит на полу, не сводя глаз с экрана телевизора. У ее ног старая скрипка с порванной струной. Забытая на подоконнике семь лет назад. Марк и не думал, что она лежит на месте. А Алиса нашла и даже играла.
Марк прислоняется спиной к стене, тяжело дыша, сдерживая разрывающую надвое тоску. Так хочется кричать. До хрипоты срывая голос. Чтобы хоть немного заглушить ту дикую боль, затянуть гноящийся нарыв, так умело расковырянный печальной мелодией скрипки.
