– В документах прописаны способы проверки семьи на подлинность, – отвечает Марк глухо. – Но я полагаю, ты и сама уже имеешь представление о некоторых из них.
Меня передергивает от воспоминаний о минувшем ужине и обещании врачей наведаться с медосмотром. А у Марка звонит телефон, и он выходит, отвечая на звонок. Я провожаю его задумчивым взглядом.
Полный бред вся эта традиция. И все из-за какого-то мрачного, неприветливого дома? Не проще ли поселиться в другом месте? Думается мне, у Марка достаточно денег, чтобы поселиться в любой точке земного шара. В чем же тогда дело на самом деле? Чем ему так дорог этот дом, что необходимо играть в такие игры? И память услужливо подкидывает воспоминание, когда я только приехала в тот дом. Как Марк шел навстречу. И те эмоции… та связь его с поместьем… но она не возникла просто так. Марк держится за этот дом так сильно, что решил в корне изменить свою устоявшуюся жизнь затворника. Почему?
Видимо, последние слова я произношу вслух, потому что Катька лишь пожимает плечами. Она знает причину. Но не скажет, потому что не ее тайна. Я вздыхаю разочарованно. А Катька вдруг выпрямляется, бледнеет и резко встает. Оборачиваюсь, чуя затопившую комнату безысходность.
Марк замер на пороге. Джун сидит каменной статуей. И взгляд. Пустой. Сквозь меня. И холодные, тяжелые слова.
– Собирайся. Отец умер.
Часть 12
Алиса. Сейчас
Похороны. Поминки. Все как один день. Серый и тягучий, как непрекращающийся дождь.
Марк замкнулся в себе, днями пропадал за закрытыми дверями запретного крыла. А ночами прижимал меня к себе, зарываясь носом в волосах. Сперва это пугало, и я отталкивала его. Он молча уходил, а утром я обнаруживала его спящим на диване в гостиной. Но следующей ночью он упрямо возвращался, выгоняя из постели Джуна. И я привыкла. К его сильным горячим рукам, пышущему жаром телу и щекочущему затылок размеренному дыханию.
Он чутко спит, отзываясь на каждое мое движение, но за ночь почти не меняет позы и не выпускает меня из кольца своих рук, как бы я ни вертелась. Даже во сне доказывает, что я принадлежу ему. Кто бы спорил. Ближайшие два с половиной года вряд ли что-то изменится.
А еще Марк сильно похудел и перестал есть стряпню Марьяны. И та, проработавшая в семье Ямпольских более десяти лет, обижалась до слез. Я даже пыталась подсовывать Марку приготовления его поварихи, но он, словно зверь, чуял обман, и тогда к нему невозможно было подступиться. Не говоря уже о взывании к голосу его разума. Я пыталась с ним разговаривать, но упрямства ему не занимать. И тогда мне пришлось отвоевывать кухню у Марьяны. Поначалу та искоса поглядывала на меня, демонстративно покидала кухню и даже грозилась уехать к дочери в какую-то Тмутаракань воспитывать внучку и коров доить. Но после того, как Марк начал есть мною приготовленное и – о чудо! – спускаться к завтраку, признала во мне если не полновластную хозяйку ее кухонного царства, то по крайней мере союзницу.
Размешав в чае сахар, обхватываю чашку ладонями и с ногами забираюсь на стул с резной спинкой. На кухне тепло и уютно, пахнет выпечкой. Сегодня Марьяна испекла мои любимые пирожки, которые я уплетаю за милую душу.
Вспоминаю, как мама каждое воскресенье пекла любимый яблочный пирог папы, накрывала праздничный ужин на террасе и мы до полуночи чаевничали и играли в лото. А потом папа относил меня в спальню, укладывал в постель, и я засыпала в обнимку с любимой куклой. Мама говорила, что она на меня похожа и что ее сделали с любовью. По мне так то рыжее лупоглазое чудо из разноцветных лоскутов больше смахивало на озорную Пеппи из сказки. А на мой вопрос: «Кто же ее сделал?» – отвечала: «Один хороший мальчик». Но никогда больше не вспоминала о нем, только в тихие полуночные часы воскресенья. Потом я выросла, и рыжеволосая Пеппи была надолго заброшена на чердак. Я отрыла ее в ворохе старых вещей совершенно случайно, когда искала старые папины чертежи. Выстирала, причесала и долго с ней носилась. Она как будто приносила удачу. И мне было плевать на подколки сокурсниц, дразнящих «малюткой». Это прозвище отцепилось лишь на выпускном, когда я шагнула на парапет моста. А куклу подарила маленькой девочке, потерявшей маму в парке. Она сидела на лавочке и плакала. А я через этот парк ходила каждый день в универ и обратно. Увидела ее. Наверное, стоило позвонить в полицию, но я просто села рядом, словно случайно. Начала говорить. И девочка стала прислушиваться, перестала плакать. А совсем скоро мы с ней болтали и ждали ее маму. Но вместо мамы приехала дорогая иномарка, из которой вылез мужик. Девочка бросилась к нему с криком: «Папа!» Ее звали Лиза. И мы виделись еще несколько раз в этом же парке, где она гуляла с красивой статной женщиной, которую звала бабушкой. И та же машина приезжала за ними, долго стояла, но Лизин папа так и не появился ни разу. Пеппи я подарила Лизе в тот самый первый вечер.
Интересно, что стало с Лизой? Она сейчас наверняка уже взрослая.
– О чем грустишь, красавица? – Марьяна ставит на стол яблочный пирог, улыбается ласково.
Потираю виски.
